– Может, боятся?
– Тоже годится.
– Зато учителей уважают. Причем смолоду. К молодым девчонкам обращаются по имени-отчеству сразу, как они покидают педагогическое училище, совсем еще зелеными. В отличие от болтунов-писателей, которые всю жизнь обходятся без отчества, как дети.
Он вымученно улыбается. Видно, что опять задумался о своем. Искры погасли, малыш вспомнил.
– Мама, а почему Читатило выбрал Оксану?
– Она романтичная. Если обильно попудрить сладкой пыльцой, обсыпать конфетти, мишурой, золотыми монетами, то получится принцесса. Наверное, он так рассуждал. Он ведь готовил принцессу.
Сева странно смотрит на меня.
– А убивать зачем?
Вот это вопрос! Зачем Читатиле убивать принцессу, зачем вообще убивать? Много лет я мучаюсь в поисках ответа – и не нахожу. Что заставляет нормального человека материализовывать чужой бред? Ведь ее тошнит от насилия, эту верную ученицу безумца, она яснее всех прочих видит бессмысленность того, что совершает!
Зачем я убиваю?
Что за сила скрыта в проклятой книге? Или книга ни при чем?
– Если б знать, Севыч, если б знать, жизнь была бы иной.
– Как он мог украсть Оксану из запертой квартиры?
– Скорее всего, она его знала, потому и впустила. А все потому, что родители бросили ее одну.
– Вы меня не бросите?
Он дрожит. Прижимаю его к себе:
– Что ты, что ты…
Вдыхаю вкусный запах живого ребенка.
Два дня промелькнули, как платформа за окном разогнавшегося поезда. Закрываю глаза и вижу… Другой ребенок, внучка знаменитого дедушки – связанная, описавшаяся со страху, – кричит… как же она кричит… как кричит…
Убить взрослого я, наверное, не смогу. Особенно если тот понимает, что сейчас произойдет. В понимании все дело. Ужас, который испытывает перед смертью разумное существо, поистине вселенского размера. Легко представить себя на месте этого несчастного.
Вернее, совершенно невозможно представить…
Дети – другое дело. Им гораздо легче, их испуг мимолетен, как порыв зимнего ветра: обжег морозом, и все кончилось. Лишь бы не было больно, для них ведь самое главное, чтоб не больно.
Жаль, сегодня без мучений не обойтись, рецепт не оставляет места для маневра.
Девочке семь лет. Она в первом классе. Зовут Юлей.
– Замерзла? – спрашиваю.
Она крутит головой: дескать, нет, хотя всю колотит. Храбрится, маленькая… непонимание спасает детский рассудок.
– Сейчас согреешься, – обещаю ей.
Бульон, налитый в ванну, уже закипает. Я сунула туда три мощных кипятильника, хороших, еще советских. А до того, утром, варила курятину в пятнадцатилитровом баке, поставленном на все конфорки сразу, и баков таких понадобилось аж четыре, чтобы наполнить ванну до нужного уровня.
– Ну что, растяпа, – улыбаюсь я юной подружке, – ты всегда такая увлекающаяся?
Оставила ранец на пустыре. Играла-играла, потом все куда-то побежали, она со всеми. Я подняла забытую ею сумку и окликнула, она вернулась – так и познакомились. Тут и дедушка ее подошел… и вскоре отошел, вымученно подмигнув.
– Я больше не буду, – выдавливает она. Вслед за этим пустым обещанием находят дорогу и слезы. – Развяжите меня, пожалуйста!
Слезы – это правильно, слезы облегчают страдание.
– Попозже, деточка.
– Вы меня отпустите?
– Вечером за тобой приедут родители, – говорю ей чистую правду.
– У них денег всегда нет. Мама ругается, когда я чего-то прошу купить.
Ага! Думает, дело в выкупе.
– Ничего, мы договоримся. А теперь – знаешь что? Снарядим тебя в дорогу.
Раскладываю ей по карманам чеснок и зелень, листики розмарина, зеленый горошек, нарезанные кубиками картофель и кабачок, насыпаю кардамона. Страх ее сменяется веселым удивлением: зачем? Для вкуса, объясняю. «Ты будешь меня кушать?» – восторгается она, совершенно уже успокоившись. Нет, говорю, Юлечка, я тебя кушать не буду…
Варево в ванне бурно кипит, наполняя квартиру густым запахом; это значит – пора. Подтаскиваю бак и вываливаю куриные тушки. Заклеиваю моей гостье рот, сама надеваю фартук, рукавицы и защитную маску. Затем, не развязывая веревок, беру девочку на руки.
Она, вдруг поняв, извивается, как червяк на крючке. Трусы мокрые.
И тут замечает собственного дедушку, который прятался в комнате и наблюдал, держась побелевшими пальцами за дверной косяк.
– Деда! – вопит она. – Деда!
С писателем мы договорились на удивление просто. Он хотел, чтобы маньяком считали его. Это пожалуйста, мне слава не нужна, уйду безвестной. Единственное условие, что я поставила мэтру: он должен, как и Читатило, быть последовательным. И я с радостью помогу ему стать последовательным, если он решится… Он решился на следующее утро. Он думал всего лишь ночь.