Книга называлась «Небесный человек», а автором ее был Данила Деньков, белый офицер, ставший врачом при советской власти и убитый в Киеве в тридцать втором году. Книжку он написал намного раньше, в годы Гражданской войны, долго пытался ее опубликовать, переделывал в пьесу и, не найдя удачи на родине, переправил рукопись в начале двадцатых в Берлин. Ее и там не издали тоже.
Книга вышла единственный раз в годы бурной перестройки конца восьмидесятых, когда издавали все трагическое-революционное, до чего только дотягивались руки. Хотя тогда было модно выпускать полумиллионные тиражи, «Небесный человек» вышел всего двухтысячным, а издательство, чей затертый логотипчик блестел на обложке, видимо, давно скончалось в круговороте книжного бизнеса.
Впрочем, Григорьев не исключал, что книга была издана всего в одном экземпляре. Вот в этом. А выходные данные разместили для того, чтобы отвлечь. Кого? Понятно кого. Недоброжелателей. Единственный же экземпляр наверняка долго хранился предыдущим читателем и – кто знает? – возможно, потерялся совсем не просто так.
Небесный, тот самый в кепке с козырьком, рассказывал, что Деньков, открывший ангелам дорогу в этот мир, сам пал жертвой людей, сгнивших от червоточин, не устоял в борьбе против зла. А после него были и другие «рыцари в белых перчатках», передававшие книгу из рук в руки, поддерживающие хрупкое равновесие. Все они, так или иначе, погибли, не удержались, сгинули. А книга вот она, перед глазами.
Григорьев наткнулся на нее в тюремной библиотеке случайно, выхватив наугад из стопок других мятых и потрепанных книг в мягкой обложке. Надеялся прихватить в камеру детектив, а наткнулся на философскую притчу белого офицера. Прочел первую страницу, вторую… а потом и не помнит уже, что произошло. Сумбурные воспоминания, каша в голове, много путаных, но важных мыслей. Как в горячке, провел несколько дней, все не верил никак, что прочитанное – правда. А потом встретил Небесного человека. И завертелось…
– Теперь ты в надежных руках, – шептал Григорьев, перебирая пальцами нежные тонкие страницы. – Никому я тебя не отдам.
В Геленджик Григорьев приехал ранним утром, на изломе уходящей ночи и яркого летнего рассвета. Прошелся по знакомым улицам, насладился тишиной и невероятно близким запахом моря. Редкие утренние гуляки казались счастливыми и беззаботными.
Григорьев подошел к многоэтажному дому, где когда-то жил с женой и ребенком, отыскал взглядом родные окна со старыми рамами и прозрачными занавесками. Пока поднимался на шестой этаж (пешком, потому что с детства боялся лифтов), отыскал в сумке ключи и так крепко сжал их, что на ладони потом остался рельефный отпечаток. Остановился перед дверью с цифрой «47», вдохнул, вставил ключ в замок и провернул. Дверь отворилась, выпуская душный летний застоявшийся воздух. Григорьев зашел. Воспоминания нахлынули с невероятной силой, да так, что застучало сердце в висках, задрожали пальцы, а голова закружилась. Он вспомнил, как видел свою жену в последний раз (запах ее слез, локоны волос по щекам, размазанная помада в уголках губ – о, как давно это было!), как обнимал ее, разговаривал, шептал на ухо, умолял. И еще вспомнил, как поднял маленького совсем Вовку, чмокнул в крохотный носик и пробормотал: «Эх, помирать мне уже пора».
Да все никак, видишь, не помер.
Пошатнулся, едва удержался на ногах, схватился рукой за куртку, что висела на вешалке. За чужую чью-то куртку. Долго смотрел на нее, не понимая. Потом заметил пальтишко рыжее, знакомое, еще одну куртку, шарф мужской и шарф женский, голубого цвета. Несколько пар обуви. Тоже мужские и женские. Приоткрытый коричневый крем. Щетку на подставке.
В голове вдруг сразу прояснилось. Григорьев неслышно разулся, прошел по коридору, мимо ванной и туалета, к комнате. Осторожно заглянул в щель между дверью и проемом. Потом тихонько свернул в кухню. Снял с плеча спортивную сумку, положил ее на табуретку. Увидел на подоконнике пепельницу, смятые в ней окурки и обгорелые спички. В раковине – грязные тарелки. Крошки вокруг доски для резки хлеба и нож в масле. На столе стояли пустые чашки, а рядом с ними – открытая коробка с пакетиками чая. Бурая, сгнившая шкурка от яблока на блюдечке. Мертвые мухи на липкой ленте. На дверце холодильника магнитики из Италии, Испании, Таиланда. И всюду, всюду капли гниющих червоточин!
Сквозь приоткрытую форточку долетели звуки просыпающегося города. Григорьев подошел к окну, посмотрел на небо. В небе появились первые кляксы.