Разве это было много — двадцать копеек за ту красоту, которую он здесь приобрёл?! Попробовал бы теперь потягаться с ним тот рыжий или маленький с Петроградской!
Точно в назначенное время Витяй вместе с Лёшкой явились на студию.
Витяй был великолепен. Даже Лёшка, склонный ко всему, чего у него недоставало, относиться критически, не мог не признать превосходства товарища.
— Торчишь, как штык, — сказал он.
Витяй в самом деле был неотразим. На нём ладно сидела курточка, которую надевал только по праздникам. Мать потрудилась и так отгладила ему брюки, что на складках они были остры, как ножи. Ботинки тоже были новые, надетые только в пятый раз. Из-под курточки выглядывала весёлая клетчатая рубашка. Шея ещё вчера старательно намыта. Сквозь надетый на голову берет пробивался стойкий запах одеколона.
Первый, кого они встретили ещё на лестнице, был Василий Васильевич. Он тоже сегодня приоделся и был в костюме с галстуком.
— Слышал, — утвердили. Поздравляю! — протянул он руку Витяю.
Потом оглядел его с головы до ног.
— Хоро-ош!
Когда вошли в комнату, где их уже ожидали, Светлана даже всплеснула руками :
— Ах, до чего ты элегантный!
В своём ослепительном виде Витяй предстал перед Чукреевым.
А дальше произошло нечто, никем не предвиденное, такое, о чём и рассказывать — только расстраиваться.
Счастливый тем, что старанья его не пропали даром и должное впечатление произведено, Витяй снял берет и, поклонившись, как учили в школе, сказал :
— Здравствуйте!
И вдруг у всех, кто был в комнате, одновременно вытянулись лица. Владимир Павлович Чукреев вскочил со стула и так посмотрел на Витяя, что можно было подумать, увидел зашедшего на студию ихтиозавра. Он хотел что-то сказать, но только открыл рот и, не произнеся ни звука, снова опустился на стул. Глаза Генриха, казалось, пробьют очки и вот-вот выскочат наружу. Толстый Одуванчик застыл с обалделым выражением на лице. Маг окаменел в кресле, резко повернувшись в сторону Витяя, а Светлана негромко ахнула и сжала руками голову.
Витяй понял, что произошло что-то страшное. Но что? Немая картина продолжалась несколько секунд. Затем всё выяснилось. Одним прыжком рослый Чукреев очутился около Витяя и, ткнув пальцем в его надушенный ёжик, хрипло, как будто от ужаса лишился голоса, крикнул:
— Кто?! Кто это сделал?
Витяй погладил себя по ровному месту, где ещё вчера торчал нелепый хохолок.
— Я. Я сам, — запинаясь, произнёс он и понял, что натворил что-то неладное.
Владимир Павлович заходил по комнате. Он гневно сверкал глазами на всех, кто в ней был.
— Чудовищно! Феноменальная бестолковщина. . . Кто проглядел?! Кто не предупредил его?
Одуванчик и Генрих сделались красными, как маки. Молча они уткнулись глазами в пол.
— Ты видишь, Маг... Ты видишь? И я годами работаю с такими помощничками! Режиссёры, ассистенты — деятели! . . — выкрикивал Чукреев уже не грозным, а скорее плачущим тоном. — Ах, какой материал сгубили! . . Что это была за славная физиономия с хохолком! Григорий Михайлович, когда я ему показывал пробу, смеялся, как ребёнок... А что это теперь — образцовая английская школа, ребёнок — мечта классной воспитательницы, гогочка-мальчик?! Нет, не могу! . . Всё насмарку! . . Ну, куда мы с ним теперь?!
Сердце Витяя провалилось к подошвам новых ботинок и больше уже не поднималось. Поняв, в чём дело, он всё ещё гладил бывший хохолок, словно от этого волосы могли вырасти. Даже Лёшка, который ещё недавно до конца не верил в успех Витяя, теперь имел растерянный вид.
— Как это ты ещё веснушки себе не стёр?— спросил Маг.
— Наша вина. . . Моя, Владимир Павлович,— выдавил из себя Генрих.
— Что мне от ваших признаний, — махнул рукой Чукреев и опять повернулся к Витяю.
— Сколько нужно отращивать такой хохол?
Витяй пожал плечами. Откуда он знал. До вчерашнего дня он не стригся с половины лета.
— Месяц, не больше! — пришла на помощь Светлана.
— Месяц! — Чукреев свистнул, как мальчишка. — Месяц!! Да что вы?! Через месяц мы должны отснять пятьсот метров. И так постыдно затянули. Натура плачет. Не начнём через два дня, всех со студии прогонят. Меня первого. И правильно сделают. — Он немного помолчал и, печально глядя на Витяя, продолжал:
— Нет, увы, с этим другом придётся расстаться. Возьмём того маленького... Завтра его снова на пробу! Сделать такие же веснушки! Да проверьте, а то ещё явится и вовсе без головы.
На Витяя он смотрел так, будто хотел сказать: «Ну, брат, и подвёл же ты меня! Никогда не ожидал от тебя такого». Другие на него не обращали уже внимания— только записывали, что говорил главный режиссёр. Лишь стоящий у дверей Василий Васильевич — он вошёл сюда позже — глядел понимающе, по-товарищески.