В тридцать восемь лет смотреть на полуодетую девушку и думать о графиках — знак нехороший.
Кто я теперь? Безработный неудачник, который к тому же обвиняется в мошенничестве. Самое время девушек раздевать.
Юля погладила меня по лицу. Надеюсь, я ничего не сказал, вышло бы неловко.
К вещам на полу присоединился прозрачный газовый верх. Считать его одеждой я готов не был. Тем не менее всё это время ему удавалось кое-что скрывать: под правой грудью Юли оказалась татуировка большой императорской короны. Та, наверху которой шпинель, вполне изящная.
«…Да нет, все началось раньше, — продолжала сверлить мысль, — когда я уехал от… Черт, не помню, как звали. Дашенька. Как забыть? Сотрудница из дальнего офиса в Барвихе».
— А дальше надо? — спросила Юля.
Вопрос не показался мне неожиданным. Неужели опять проговорился? Да нет. Кажется, она стесняется.
— Ну, — я постарался улыбнуться, — в программу это входит.
Эх, не надо было соглашаться.
И безо всякого танца матерчатый треугольник трусиков аккуратно лег на диван для гостей. Гладкий лобок с ниточкой светлых волос, уводящей в такое пространство, чьи манящие образы на миг вымели из моей головы все другие мысли и настойчиво призывали к хорошо известному, но всякий раз поражающему действию, которое начинается с движения в паху, а заканчивается… Я почувствовал, как стала мешать мне одежда, особенно брюки. Я потянулся, было, к ремню, чтобы ослабить его давление, но вдруг представил, как кривая роста, показавшись из ширинки, вдруг теряет в показателях под глумливые смешки моих директоров, и вернулся в реальность. Стало прохладнее. Процесс в паху остановился, и, похоже, что надолго. Я снова стал смотреть на Юлю как на движущуюся недосягаемую картинку, а не как на живую женщину, до которой могу дотянуться рукой. Изучал её глазами, уже не испытывая желания. На Юлином бедре, очень высоко, просматривалась вторая корона — с зубцами. В другое время я бы обязательно наклонился к ней, чтобы посчитать число зубцов, посмотреть, есть ли на ней жемчужная осыпь или земляничные листья, и определить, графская она, герцогская или маркизова.
— Ты любишь монархию?
— Я? — засмеялась Юля. — А я пышность люблю…
Ого, абсолютно голая официантка стрип-клуба ссылается на Тэффи[6]!
— Я оденусь, хорошо? Для меня это и без того непривычно. Да, кстати, ты извини, но приват — единственный пункт меню, за который чаевые идут непосредственно нам, а не в общий котел.
— Ясно, — ответил я и достал из кармана три тысячи. — Прости, сейчас больше не могу.
— И так достаточно. Я бы и не попросила, но надо за квартиру платить.
— О чем речь? Юль, я не хочу тебя терять, а когда я в следующий раз в клубе буду, пока не знаю.
— Телефон я тебе не оставлю. Нам запрещено.
— Скажи, как твоя фамилия, я найду тебя в социальных сетях.
— Измайлова, — чуть замялась Юля. — Как парк.
По многолетней привычке я подсчитал расходы сегодняшнего дня: коньяк, приват, чаевые, паста эта непонятная, такси. Где-то тысяч девять вышло. За три часа мой «фонд борьбы» похудел процентов на десять, а новых поступлений отнюдь не предвиделось.
Вечер завершился в шесть утра. Охранники клуба вызвали мне такси. Они знали: я рассчитаюсь. К счастью, коронную фразу девятнадцатого века «запишите на мой счет» в клубе «Распутье» для постоянных клиентов никто не отменял.
Глава четвертая
Голова раскалывалась, в глаза бил луч света, кто-то прохаживался по щекам, потом по носу, лбу…
С трудом разлепил глаза. На потолке отражал время проекционный будильник: десять сорок четыре. Да я же на работу опоздал! Фокстерьер Даррелл показал клыки и прыгнул мне на грудь, потом еще раз, и еще, и еще… Весело ему. Пока я был в Дании, пес развлекал родителей, живущих этажом выше. А сегодня отцу нужно было к врачу, он выгулял собаку с утра и забросил ко мне. Очевидно, решил, что я вчера загулял и опоздаю на работу. Честно сказать, иногда я позволял себе опоздания, все-таки директор.
Даррелл понял, что я проснулся, спрыгнул с кровати и через тридцать секунд появился на ней с мячиком в зубах, который уронил мне на грудь. «Ну что, хозяин, пора приносить пользу обществу, — читалось в его глазах. — Играй».
Фокстерьеры — создания радостные и упорные. Мой считает, что человек выведен природой специально, чтобы бросать ему мяч.
Он чем-то похож на меня, а чем-то на своего тезку-писателя — гуляка, обжора, почти алкоголик (у собак страсть к вину заменяет любовь к чесноку, который для них крайне вреден и бьет им по печени). Единственное, чего нет во мне и что есть в Даррелле, — это спокойное упорство английского джентльмена. Даррелл думает так: если нечто должно случиться, то случится, и, значит, будь что будет.