Далее четвертый этаж. Поднимайся, не задерживайся. Этаж, который начинается с экспрессионистов, с двух бешеных псов Тамайо, что тебя всегда немного пугают.
Все, теперь молчи. Не отвечай, не оглядывайся и не пугай этих мальчиков, они так трогательно держатся за руки. Мне они тоже нравятся. Черненький чуть больше.
Я здесь. Не смотри в глаза, пожалуйста. Да, тигр, полосы на шкуре скручиваются вместе с травой, деревьями и небом в бесконечную спираль. Очень, очень много деталей, и очень мало смысла. Один только тигр. Но не отойти.
Ты знаешь, возле тигра постоянно целуются. Не знаешь только отчего. И я не скажу тебе об этом.
Ты все-таки присела на кожаную твердую кушетку. Я чувствую, ты здесь и сейчас. И совершенно не понимаешь, о чем я. А я о своей присказке. О здесь и о сейчас тоже. Я как ты. Думаешь, ты настоящая? Думаешь, я настоящий? И, пожалуйста, забудь про Борхеса. Мы не будем меняться местами. Ты не станешь нарисованным тигром, а я не стану медленно стареющей украинской эмигранткой. Тебе не нравится слово "медленно"? Эмигрантка? И мне не нравится. Вот мальчики ничего. Тот, черненький, как считаешь?
Конечно, ты знаешь, что я шучу. Но все же, чувствуешь разницу между старой и стареющей? Годы имеют значение. Ты по-прежнему думаешь, что я у тебя в голове? Не знаю, кого из нас это касается, но тебя я касаться не буду. Не сегодня. Не здесь и не сейчас. Просто поговори со мной. Трудно быть восьмидесятилетним тигром. Такому игривому сюжету больше подходит тигренок. Хочешь встать? Хорошо. Иди. И возвращайся завтра. Завтра у нас снова будут здесь и сейчас. Они в соседнем зале. В компании музыкантов Пикассо. И может быть завтра я коснусь мягкой тяжелой лапой твоей шеи. Там, где заканчиваются твои короткие темные волосы. Там очень нежно.
Ты вздрогнешь. Я улыбнусь. Ты боишься улыбающихся тигров? И не напрасно. Я знаю. Старые тигры разбираются в таких вещах. Поверь мне. А теперь уходи. Завтра. Возвращайся завтра. Это очень скоро.
4. Хамфри
Ты знаешь, с возрастом мы все становимся наблюдательнее. Почему? Может быть, потому что стихает ветер вокруг. Ветер перемен наполняет уже не наши, чьи-то чужие паруса. Не жаль и не странно. И мы смотрим по сторонам. Живем чужими историями.
Бруклин, кажется, был моим даже до того, как я узнал и полюбил его. Он не спеши как Манхэттен. Хотя, приближаясь к Йорк стрит, или на Флэтбуш авеню, у стальных опор Ист Ривер мостов, чувствуешь шелест и гул сдавленного в туннелях F-трейн нетерпения.
Бруклин. С плоскими крышами и высокими ступенями подъездов, промышленными окраинами, граффити и подземкой, которая вопреки всему гремит над головой. Бруклин. С Бродвеем без театров. С черными опасными районами и бурной ночной жизнью Вильямсбурга.
Помнишь кинотеатр у Проспект парк? Тот, где залы на втором этаже, над барами. Помнишь? С откидными столиками у каждого кресла, меню крупными буквами, чтобы лучше читать в темноте? Официанты пригнувшись проходят между рядами, оставляя за собой на столиках салаты, пасту и вино. Огромный экран. Старые фильмы.
Почти пустой зал и черно-белый Хамфри Богарт. Noir. Так это называют. Искренне. Умно. Просто. Тогда камеры не умели летать верхом на дронах и скромно отводили стеклянные глаза, когда поцелуи затягивались.
Она сидела на два ряда ближе к экрану. Светлые волосы, короткие и лёгкие. И он рядом с ней. Ему слегка за сорок. Немного старше её. Не важно.
Я видел, как она шепчет ему что-то, объясняет. Как будто он не понимает того, что на экране. Как будто можно не понимать что-то, видя кривую усмешку Хамфри, когда он выдыхает дым своих крепких сигарет. Когда он своим скрипучим голосом, сквозь зубы цедит слова… вязкие и медленные как виски в его стакане.
Она наклоняется к нему и её светлые волосы падают ей на лицо. Она смахивает их лёгким привычным движением. Ухоженной рукой тянется к бокалу шампанского на столике…
…Хрипло смеётся Хамфри на огромном экране. А она снова шепчет ему. Почему он молчит?
Закрываю глаза. Наверное, я был бы счастлив чувствовать ее шепот, ее дыхание. Наверное. Я не знаю. У меня ром. Холодная стальная фляжка, обтянутая коричневой кожей. У рома вкус одиночества. Как всегда.
Хамфри на большом экране прищурившись смотрит в сторону. Хамфри в каждой своей роли – про одиночество. Про пустой бар на краю света. Про пустой стул рядом.
Она на пару рядов ближе к экрану. Он рядом с ней, каменеющий каждый раз, когда она наклоняется к нему. Ее рука на столике так близко к его руке. Он ждет ее движения. Боится спугнуть? Спугнуть и потерять. Жаль.
Скоро конец. Уже официант, наклоняясь, чтобы не закрывать экран, оставляет на столиках счета. Ещё немного и зажгут свет. И он потеряет, упустит и не вернёт. И не вернётся.