Ворчун стал моим другом. Иногда он появлялся в самый неожиданный момент. Он мог назвать незнакомую женщину сукой и быстро убежать. Или бросить камень в стаю голубей, или прижать кошке дверью хвост. При этом он часто хихикал. Я был не против всего этого. Мне нравилось, что с Ворчуном можно во что-нибудь поиграть, он всегда приходил, когда мне было одиноко. Однажды он выручил меня, когда один мальчик из соседнего двора по кличке Сиса попросил посмотреть робота, а потом сказал, что он забирает его, прямо как в мультике «оставайся, мальчик, с нами». Ворчун выскочил так неожиданно, что я даже не успел опомниться. Он пнул Сисе в колено и отобрал робота, а потом схватил камень и сказал, что если Сиса сейчас же не уберется к себе, то размозжит ему лицо.
Ворчун был смелым, не то что я. Он был решительным. Он ушел после смерти Оли, и мне его не хватало. Я скучал по нему и часто думал о том, что Ворчун в той или иной ситуации справился бы лучше.
Оля ненавидела Ворчуна. И каждый раз, когда я начинал разговаривать разными голосами, она называла меня психом, давала мне по заднице и просила это прекратить. Мне кажется, ее это пугало.
С сестрой мы, мягко говоря, не были друзьями. Она жаловалась на меня родителям, если я не прислуживал ей или когда я делал то, что вздумается. Когда я разбил стекло в местном доме культуры, она тут же настучала маме. Отец был очень недоволен этим, а мама весь вечер плакала.
Первый раз я выкурил сигарету в восемь лет. Оля застукала меня, ведь она знала, где парни скрываются от родителей, чтобы покурить – в сарайках за домом. Ох и досталось мне тогда! Оля всегда ошивалась рядом, будто следила за мной, чтобы рассказать родителям про мои шалости и потом смотреть, как меня наказывают. Может, ей нравилось смотреть, как я страдаю? Может, она завидовала, что я не так часто болею, как она, что у меня нет аллергии на сладкое, на животных, на тополиный пух. У нее постоянно текли сопли, она покрывалась волдырями и превращалась в Степашку из «Спокойной ночи, малыши».
Да, мы с ней не очень ладили. Но я все равно был вне себя от горя, когда с ней случилось несчастье. Я был в шоке, меня даже к психотерапевту водили несколько лет. Представляю, каково было родителям. Мама чуть с ума не сошла, ревела днями и ночами. А отец бродил по квартире, как мумия, молчал и смотрел сквозь стены. Это было ужасно.
А случилось вот что.
Мне было десять, сестре двенадцать, мы поехали с друзьями на карьер купаться. Три километра по проселочной дороге на великах, полчаса и мы на месте. Там была голубая вода и песчаный пляж, как на фотографиях моря. Все детишки в нашей деревне любили это место.
По дороге домой мне стало плохо. Я упал с велика и едва смог подняться. Оля предложила остановиться в лесу, спрятаться в тени и остынуть. Друзья нас оставили – все спешили домой на обед. Если бы они этого не сделали, то Оля наверняка была бы жива. Но я не виню их. Это не они убили Олю. Не они.
Мы остались вдвоем. Вдвоем в лесу между деревнями.
Спустя несколько часов меня обнаружили бредущего пешком по дороге, ревущего, кричащего, по уши в крови. Меня подобрал какой-то мужик на копейке, довез до деревни, и кое-как нашел моих родителей. Я два слова связать не мог, только ревел. Кто-то из прохожих меня узнал и показал, где мой дом.
Родители перепугались, когда мужик привел меня на порог. Мама подняла истерику, опять ударилась в слезы, вырвала меня из рук того мужика. Отец позвонил в милицию. Меня отвезли в больницу. Оказалось, что я в порядке. Точнее, не совсем в порядке, но ран на мне не было. На мне была Олина кровь.
Мне поставили укол, и постепенно я начал понимать, что происходит. Со мной разговаривали врачи, мама, милиция, но я так ничего и не смог им объяснить. Потому что я не помнил, что произошло. От перегрева у меня случился удар, и вместо воспоминаний осталось только белое пятно.