Олю нашли утопленной в ручье недалеко от того места, где мы остановились. Ее лицо было изуродовано, глаза выбиты, челюсть свернута, пальцы на руках сломаны. Я не видел ее, но в последующие годы, наполненные страданиями, я часто подслушивал разговоры родителей, поэтому был в курсе, в каком состоянии ее нашли.
Стоит ли говорить о том, как смерть Оли повлияла на нашу семью? Было тяжело. И не только из-за смерти сестры. Но и потому, что убийцу так и не нашли. Это сводило родителей с ума. И меня это тоже затрагивало, ведь я был свидетелем убийства, но моя детская психика не выдержала этого, память просто вычеркнула этот эпизод и выбросила на помойку. Со мной работали психологи, гипнотизировали меня, ставили какие-то препараты, усыпляли, подключали к приборам, но все без толку. Только время потратили и наши нервы. Помню, в какой-то момент мне хотелось сбежать от врачей и от всех этих людей, кто задавал вопросы, мне хотелось убежать в лес, найти тот ручей и утопиться на том же самом месте. Я чувствовал себя виноватым, чувствовал себя лишним.
Родители превратились в выжженных изнутри чучел. Будто в них был только один наполнитель – Оля, и как только она умерла, они опустели. И это сказалось на атмосфере в доме. Я тоже умер для них, только при этом оставался в доме, как призрак. Мы все превратились в призраков, эдакая солидарность с умершей сестрой.
Но я не хотел быть мертвым. Я старался изо всех сил. Я пытался жить.
Я любил свою сестру. Да, она была говнистая, но ведь так бывает. Ей просто не хватало чего-то. Мы с ней часто ссорились, но это нормально. Кто не ссорился никогда со своим братом или сестрой? И ведь часто бывает так, что когда вырастаете, то становитесь спиной к спине и противостоите целому миру.
Я любил ее, кто бы что ни говорил. И я не согласен был с Ворчуном, который часто называл ее «глупой сукой», когда она ставила мне подзатыльник. Оля была хорошая. Я скучал по ней.
Когда я очнулся после столкновения на трассе, первое, что я увидел, как камень разбивает лицо моей сестры.
Я вспомнил все до мельчайших деталей. Мы ехали на велосипедах домой, у меня разболелась голова, меня затошнило. Мы остались в лесу, спрятались в тени деревьев. Я блеванул в траву и уселся под деревом, а Оля ругала меня за то, что я не надел кепку, поэтому схватил солнечный удар, и со мной приходится возиться, как с малышом. Потом я устал от ее наставлений и включил Ворчуна. Только так я мог справиться с напором обвинений. Ворчун не стеснялся в выражениях или не держал язык за зубами, он назвал Олю глупой сукой. Они стали препираться, а я просто наблюдал за этим. И в какой-то момент Оля набросилась на меня и ударила по лицу. Тогда Ворчун с катушек слетел.
Но Ворчун был мной. Это был я.
Я вскочил, пнул ее в живот, схватил большой камень, бросил в нее, попал в голову. Оля вскрикнула и упала на землю. Тогда я бросился на нее, схватил тот же камень. Она кричала и сопротивлялась, а я придавил ее руки к земле коленями, бил ее и бил, пока зубы не рассыпались по траве, пока я весь не заляпался в крови. Ее глаза вытекли по щекам, а кожа свисала лохмотьями.
Когда она перестала сопротивляться, я оттащил ее в лес, сбросил в ручей и смотрел, как она там плавает, пуская пузыри. Потом я вымыл камень в ручье, и бросил его в воду чуть выше по течению.
После я вышел на дорогу и направился домой, оставив велосипеды. В какой-то момент мое дыхание стало прерываться стонами. Я стал разглядывать руки, одежду, а потом в голос заорал. И так я брел по дороге, ревел и кричал, дергал волосы на голове и пускал слюни.
Они нашли ее. Нашли в тот же день.
Меня допрашивали врачи и милиция. Думаю, что они подозревали, но никто напрямую не утверждал, что я могу быть виноват. Мне было десять, кто на полном серьезе мог обвинить ребенка в таком жестоком убийстве? Они искали подозрительных людей, не местных, каких-нибудь психов с дубиной. Думаю, они не нашли тот камень, потому что иначе бы моя жизнь сложилась по-другому.
Я все забыл. Никакой гипноз не смог достать из меня эпизод убийства. Память скрыла обстоятельства не только от полиции и врачей, но и от меня.
Даже от меня самого.
Но теперь-то я помню. Я вижу. Вижу так отчетливо, будто это происходит прямо сейчас. Я вернулся в прошлое, вернулся в тот день. И я убиваю ее раз за разом, изо дня в день. Я вижу все до мельчайших подробностей, как на замедленных кадрах. Кожа на лице Оли рвется. Крошки зубов вываливаются изо рта вместе с разорванными губами. Ее глаз медленно вытекает, перемешиваясь с кровью. Ее вопли переходят в вой, она захлебывается, она страдает. Она тянет ко мне руки, а я ломаю пальцы тем же камнем. И снова бью ее в лицо. Оно превращается в месиво. Я снова и снова тащу ее по лесу, тащу и называю глупой сукой. Я кричу и смеюсь так громко, что белки и птицы шарахаются в разные стороны. Мое сознание предпочитает не высовываться, память заталкивает все события так глубоко, что только происшествие на трассе с летальным исходом для всех пассажиров способно освободить воспоминания.