– Но какая?
– У святого Петра меч, – рассуждал Джакомо. – Допустим, он вручает его Церкви? Ему стоило отрубить этим мечом руку художника и тем самым избавить нас от необходимости смотреть на его жуткую мазню.
– Но обычно меч изображают в Гефсиманском саду, – напомнил Томас. Он не раз видел фрески храмов со сценой ареста Христа, когда Петр выхватил меч и отсек ухо одному из слуг первосвященника, а вот Петр посреди метели встречался ему впервые.
– Выходит, этот болван-художник не знал Священного Писания, – буркнул Джакомо.
Однако все на картинах имело смысл. Если нарисован человек с пилой, это святой Симон, потому что Симона замучили, распилив на куски. Виноградная гроздь напоминала народу о евхаристии. Царь Давид держал арфу, святой Фаддей – дубинку или плотницкую линейку, святой Георгий сражался с драконом, святой Дионисий неизменно изображался с собственной отрубленной головой в руках – смысл имело все, однако смысл этой древней фрески от Томаса ускользал.
– Разве вам, художникам, не полагается знать смысл всех этих символов?
– Каких символов?
– Ну, меч, ключи, снег, человек в окне!
– Меч – это меч святого Петра, ключи – ключи от рая! Может, тебя еще поучить, как молоко у мамки из титьки сосать?
– А снег?
Джакомо сдвинул брови, явно сбитый с толку вопросом.
– Просто этот идиот не умел рисовать траву, – решил он наконец. – Вот и замазал все дешевой побелкой! Нет тут никакого смысла! Завтра мы счистим эту мазню и напишем что-нибудь стоящее!
Однако кем бы ни был создатель фрески, он позаботился расчистить от снега тропу, идущую вокруг коленопреклоненного человека, и довольно искусно нарисовал траву, вкрапив в нее голубые и желтые цветочки. Так что бесснежное пространство имело смысл, как и присутствие второго монаха, боязливо выглядывающего из окна.
– Уголек у тебя найдется? – спросил Томас.
– Конечно! – Джакомо указал на стол с пигментами.
Томас подошел к двери и заглянул в большой зал для аудиенций. Кардинал Бессьер и зеленоглазый священник ушли, поэтому англичанин взял кусочек угля и подошел к загадочной фреске. И написал что-то на ней.
– Ты что делаешь? – спросил Джакомо.
– Хочу, чтобы кардинал это увидел, – сказал Томас.
Крупными черными буквами по снегу он начертал: «Calix Meus Inebrians».
– Чаша моя преисполнена? – спросил озадаченный Джакомо.
– Это из псалмов Давида, – пояснил Томас.
– И что это означает?
– Кардинал поймет.
Итальянец нахмурился.
– Иисус сладчайший, – промолвил он. – Однако опасную игру ты затеял.
– Спасибо, что разрешил тут отлить, – сказал Бастард.
Художник был прав, это было опасно, но если Томасу не под силу выследить отца Каладрия в этом городе, полном врагов, он пригласит отца Каладрия самого выследить его. И Томас предполагал, что этот зеленоглазый священник и окажется тем самым отцом Каладрием.
А зеленоглазый священник заинтересовался древней, скверной работы фреской с изображением двух монахов и святого Петра. Однако центром картины был не коленопреклоненный монах и даже не святой Петр в богатом облачении, а меч.
И Томас, хотя и не мог быть уверен, пришел вдруг к убеждению, что у этого меча есть имя: Малис.
В тот же самый день, задолго до девятичасовых молитв и прежде, чем кто-либо успел его обнаружить и подвергнуть церковной пытке, Томас с отрядом покинул Авиньон.
Пришло тепло. То была погода для войны, и по всей Франции люди острили оружие, обучали лошадей и ждали королевского вызова. Англичане слали подкрепления в Бретань и Гасконь, и все сходились во мнении, что король Иоанн наверняка соберет большую армию, чтобы сокрушить островитян. Однако вместо этого французский монарх послал невеликое числом войско на окраину Наварры, к замку Бретей. Там, упершись в мрачные стены твердыни, воины принялись делать осадную башню.
Сооружение получилось колоссальным, выше церковного шпиля, эшафот о трех этажах, примостившийся на двух железных осях, соединяющих четыре массивных колеса из крепкого вяза. Переднюю и боковые стенки башни обшили дубовыми досками, чтобы не дать гарнизону замка простреливать платформы из арбалетов. И вот на холодной заре осаждающие обивали эту деревянную броню толстыми шкурами. Трудились они всего в четырех сотнях шагов от замка, и время от времени кто-то из защитников брался за арбалет, но дистанция была слишком велика, и болт неизменно падал с недолетом. На верхушке башни реяли четыре флага: два с французской лилией и два с изображением топора, символа святого покровителя Франции – Дионисия. Флаги вытягивались и трепетали на ветру. Ночью была буря, и с запада все еще дул сильный ветер.