— Вот вы, девчонки, точно найдёте общий язык.
Отец нервничал, и Матвей понимал, почему. Очень скоро он останется в этом доме совсем один. Жена бросила его, сын уедет учиться и вряд ли вернётся, настоящая переоценка ценностей. Поэтому у Матвея не было злости на него, только сочувствие.
А насчёт Тони он и сам стал много думать. Может быть, даже слишком. Эта изо всех сил независимая девчонка остаётся здесь, в Ростове, и куда поступит — не известно, потому что её родители в процессе развода. Она ничего не говорит об этом, но заметно, что слишком сильно переживает. Её жизнь уже рушилась, а она смотрела на это и не могла ничего сделать. Даже если бы захотела. Что тут можно сказать? Банальности типа — это судьба?
Получалось, что для неё же лучше было не сближаться с ним. Да и ему тоже скоро уезжать, быть может навсегда, тогда зачем привязывать к себе девчонку?
Миллион вопросов, слишком сложных и неразрешимых. Одно только было очевидно — их тянуло друг к другу, и этому противостоять было глупо и опасно для здоровья.
Он тяжело вздохнул и пошёл в душ.
3
Я открыла массивным ключом нижний замок и тихо вошла в квартиру. Мы жили на первом этаже старой хрущевки, за неё родители ещё выплачивали ипотеку и были когда-то очень рады этой покупке. С тех пор прошло моё беззаботное детство, из которого я больше всего помнила поездки в Крым и появление маленького братика, а теперь даже родные стены не помогали осознать, что время это безвозвратно ушло. Здесь больше не пахло мамиными ароматными блинами, не слышались наши с братом шумные игры в прятки, редко бывал папа. Всё это исчезло, и не по себе даже было заходить домой.
Я поставила рюкзак на пол и прислушалась. Дверь в детскую была открыта, и оттуда доносился тихий разговор мамы и Тёмы. Он сегодня наверняка рано укладывался спать из-за перелома. Наверняка ему дали обезболивающего.
Повесив джинсовую куртку на вешалку, я взглянула в большое зеркало и чуть пригладила волосы, стоявшие дыбом после встречи с Матвеем. От этих мыслей мне стало смешно, и я показала отражению язык.
Из полутёмной комнаты появилась мама и спросила: — Ты очень уж поздно, не могла раньше прийти?
— Прости, мам, я старалась, — сделала я виноватое лицо и проскользнула в комнату мимо неё.
На кровати слева бледнело личико брата, и было заметно, что его накачали таблетками, глазёнки он уже почти закрыл.
— Привет, Тёмыч, что с тобой сегодня случилось? Ты с ума сошёл ноги ломать?
Он улыбнулся почти счастливой улыбкой.
— Зато я Лузгину дал пинка, — довольно произнёс он, и я рассмеялась.
— А теперь ты месяц будешь в гипсе, умник, — вставила мама, сложив руки на груди.
Она была одета в спортивные штаны и белую футболку, и с этой причёской, когда волосы собраны наверх, выглядела моей ровесницей. И ещё она слишком уж похудела за последние месяцы, что стала даже костлявой.
— Мам, я есть хочу, — выдохнула я, взъерошив светлые волосы брату на макушке.
— Ешь, что найдёшь, мы уже поужинали.
— А папа приезжал? — спросила я то, что действительно волновало меня с самого прихода. Неужели он не заехал, узнав о переломе?
Когда они начали ссориться больше полугода назад, мы с братом даже не насторожились, воспринимая это, как обычную бытовуху. Но я стала слышать по ночам мамин плач, и то, как они выясняют отношения после полуночи. Я поняла — что-то случилось. Конечно, брату ничего не говорила, но видела — он и так слишком многое понимал и первый подошёл и спросил у них напрямик, не хотят ли они развестись. Я думала, что такой вопрос вызовет смущение, но его не было, и это был ещё один признак конца.
Я догадалась, хотя мама мне не говорила и уходила от расспросов — у отца кто-то был. Скорее всего, на работе, он работал инженером на производстве РОСТСЕЛЬМАША с раннего утра до поздней ночи, чтобы заработать сверхурочные. Но на самом деле я могла и ошибаться. Быть может, было всё намного сложнее, и женщина появилась у него уже после ссор с женой и недовольства друг другом.
Я припоминала, что когда Тёме исполнилось три, отношения их отчего-то начали ухудшаться. Понятно, что я могла чего-то не понять, но мама тогда много времени проводила у своего гинеколога и шутливо спрашивала, не хотим ли мы с Тёмой ещё сестричку или братика. Мы, конечно, говорили, что хотим. Вскоре её надолго положили в больницу, и приезжала мрачная баба Аня, чтобы посидеть с нами, пока папа на работе. А после того, как мама выписалась, вот такая же худая и до жути молчаливая, никто больше тему сестрички не поднимал. Баба Аня сказала, что нечего и мечтать с такими долгами, ипотекой и двумя детьми ещё об одном ребёнке, что это просто дурь. Я никогда не любила бабу Аню, да и Тёмыч наверняка тоже.