Показатели должны ползти вверх, сказал Палек, главное — цифры.
Цифры! — Звезды.
Братские могилы.
Кровати.
Косым дождем посыпались одноразовые бритвы.
Брызнула вода! Целое море! В ресторане самообслуживания!
Эй вы, шляпы долой!
А им хоть бы что — этим сволочам.
Ты заработаешь свои деньги, если с рекордом все получится! Я за ценой не постою.
Ему снова явилась фрау Кац. Во всей красе. В чем мать родила.
В чулках!
Ради этого стоит жить, приятель.
Надо все-таки вести дневник.
Наверное.
На черный день.
Чтоб развеселиться!
Чтоб приободриться!
Полистаешь немного. Усмехнешься. Улыбнешься.
Вдали за окном поток машин струился по шоссе. Того и гляди, выйдет из берегов. — Автомобили на площадке. Флаги. — За ними раскачивались на ветру верхушки деревьев.
Рекорд! Это был рекорд. Два огромных бритвенных станка, рукоятки которых утолщались книзу, — впрочем, опишем вкратце обстановку: в зале был аншлаг, все места в партере, на трибунах и галереях были заняты. Зрители нахохлились, как воронье в сумерках, слившись в темную массу, наподобие мелкой осыпи на горных склонах. Внизу все клокотало: густая, зернистая лопающаяся лава.
Славные люди! Деревенские лица — Клокман остановился у края галерки и посмотрел вниз — можно подумать, что они только вчера приехали в город из своих деревень. Коровник! Жалкая скотина! Надувательство!
В зале стояла веселая буколическая толчея.
Только зрители, сидевшие так высоко, что их голосов не было слышно, походили на мертвых птиц.
А впереди, как и положено, прямо перед подиумом, стоял хозяин всего этого — Палек, не высказывая особого восторга, ссутулившись, засунув руки в карманы, насупившись, серый, как войлок.
А вот и подиум: в облаке яркого света! Батареи мощных прожекторов! Широкое слепящее пространство, обращенное к публике, распахнутое ей навстречу.
А на нем главные действующие лица! — Тут арбитр, засучив рукава, с важным видом подсчитывал на калькуляторе набранные баллы. Время от времени он отхлебывал пиво из бутылки. — Там еще один субъект, — Клокман видел его впервые, — тощий, невзрачный мужичок с наслаждением и азартом орал в микрофон, оглашая рекордные баллы.
— Этот тоже бывший полицейский? — спросил потом Клокман у Палека.
— Насколько мне известно, да, — ответил тот, — он подметал полицейский участок после работы. Работящий парень.
И, наконец, сам герой! Вместо лица мясной фарш; бадья, по которой стекал гуляш. И брызги крови. — В щеке у него протерлась дыра, в которой проглядывал язык.
Но главное — пена! Кровь тонкими ручейками струилась по горам мыльной пены, в которой герой увяз по самые бедра. Клубника со взбитыми сливками.
Гуляш! Вокруг его головы, превратившейся в кусок фарша, дрожала слоистая, темно-оранжевая с розовым отливом пелена, наполненная ярким мельканием. Это поблескивали одноразовые бритвы.
Бедняга скреб ими себе лицо. Клокман стал протискиваться вперед.
Он пробирался в толпе, наступая на сотни свиных копыт, распихивая тысячи выпученных животов. Дети на груди у матерей! Домашние животные. Нейлоновые сумки.
За порядком уже никто не следил.
Палек поздоровался с ним не слишком любезно. По нему было заметно, что в душе у него боролись два чувства: возбуждение в предвкушении скорого триумфа и раздражение, которое вызывал у него Клокман. Фрау Кац здесь не было. Куда подевался Вагнер? — Но не такой Палек был человек, чтобы позабыть о главном.
— Все идет как надо, — сказал он.
Когда мы объявили о рекорде, мы немного опередили события. Хотя наш король бритья действительно набрал немало и даже очень много, невероятно много баллов — что-то около четырехсот, — но до рекорда еще не дотягивал. Для рекорда не хватало самой малости. До него было, как говорится, рукой подать.
Брызги гуляша угодили в Палека.
Жена героя тоже была здесь — пухлая, неряшливая особа с двумя детьми на руках.
Из груди у нее вырывался душераздирающий вой.
Коротышка огласил баллы: триста девяносто девять! Прежний рекордсмен набрал четыреста три балла.
Мальчики в спортивных трусах, стоявшие за подиумом, взметнули две огромные бритвы; рукоятки у них были толстые как колонны; сверху крепились перекладины с короткими черными лезвиями.
— Во времена моей юности, — мечтательно заговорил Палек.
Клокман подумал о своем гонораре. — Так уж заведено: чем сильнее рискует наемный работник, тем быстрее он осваивается в игре. Ни о какой потере невинности речи не идет.