Увы, бассейн рассыпался: дама нагнулась и поправила туфли.
Ее платье распахнулось. Собаки принюхивались.
Ее грудь была похожа на разбитую посуду со снедью: фарш! Мясо в подливке! Простокваша!
Змеи закопошились.
Дама приблизилась к нему. Глаза собак поблескивали в лунном свете, как драгоценные камни.
Клокман уже не мог сохранять спокойствие.
Под юбкой у нее были усыпанные блестками трусики.
Голова ее была похожа на черную хлебную клецку.
А какие у нее были глаза! — Этот взгляд! Эти зрачки! Озаренные радугой рабы в золотых кандалах махали кирками. Они добывали кокс. Золотые цепи утопали в грязи: рудники! В глубине вулкана!
Ручейки кефира!
Обворожительно.
Ее завитые, высоко начесанные волосы распушились спереди, точно павлиний хвост. — Только этого не хватало! У Клокмана комок подступил к горлу. В профиль ее голова напоминала пасхальное яйцо. Перьями топорщились локоны. Посреди плоского лица торчал кривой носик.
На темном горизонте, — Клокман нарочно отвел глаза и посмотрел в ту сторону, — над городом поднималось туманное зарево реклам, — он увидел телевизионные антенны, поблескивающие, словно прутья птичьей клетки.
Крашеная блондинка.
Она покачивалась.
Может, у нее туфли с роликами?
По гравию носились собаки с обрывками платья: красными, зелеными, желтыми.
— Вы что, язык проглотили? Эй! — сказала она хриплым голосом: рабы в каменоломнях млеют от вожделения, они закатывают глаза, они пытаются спастись, но штольни обвалились. — Землетрясение. Покрытые пылью губы из брусничного джема. Иссеченные плетьми спины невольников. — Темница распахивается: свет!
— Я из центрального агентства по мировым рекордам, — вымолвил Клокман. — Добрый вечер. Моя фамилия Клокман!
— Вот как! Меня зовут Рагуза. Проходите. И снимите ваши наручные часы.
У Клокмана было такое чувство, словно он набил рот холодной манной кашей.
Или песочным кексом. Хруст на зубах. Он повиновался.
Луна.
Величайшее здание в мире.
Снова послышались звуки мандолин.
Из распахнувшегося шатра.
Отступать было уже поздно. За ним бежали собаки.
Их тени.
Они бежали рысью.
— Вот мое царство! — сказала Рагуза.
Он взглянул мимоходом на солнечные диски, которыми был украшен скат шатра, и они напомнили ему застывшие нимбы. А вот плечики у Рагузы показались ему аппетитными.
Вперед!
Туфли у Рагузы имели особую конструкцию: это были туфли на высоком каблуке. В подошву и набойки на каблуках были вмонтированы ролики от конторской мебели. На них она и катилась.
У нее были крупные бедра.
Внутри шатер сразу показался Клокману куда более просторным, чем он ожидал. Ему почудилось, что изнутри шатер был раза в два больше, чем снаружи. Толстые несущие опоры, мачты, чуть ли не в два обхвата, поддерживали купол. Их верхушки терялись в серой мгле: шатер был плохо освещен, можно сказать, погружен во тьму.
По коридору плелись гуртом свиньи. Пахнуло навозом. Их розовые спины растаяли во мраке.
Высоко наверху, на ярко освещенном балконе расположились музыканты.
В глаза бросался только длинный ряд желто-оранжевых мандолин.
Музыканты выстроились в шеренгу: возглавляли строй большие басовые мандолины, за ними следовали альтовые мандолины, размером поменьше, потом — маленькие удобные теноровые мандолины и, наконец, совсем крошечные мандолины сопрано, которые походили на божьих коровок с блестящими надкрыльями.
Но еще больше его заворожило другое: пальцы музыкантов, сжимающие перламутровые медиаторы, в бешеном ритме прыгали по струнам мандолин, вернее, даже не прыгали, а вибрировали, как бывает при треморе.
Музыка звучала все громче, затем плавно затихала и вновь набирала силу. У Клокмана даже мурашки по коже пробежали.
— Ты попал в другой мир, друг мой, — сказала Рагуза. — Тут властвуют другие законы.
Клокман немного испугался, но, стараясь не подать виду, возразил:
— Для меня в вашем мире ничего сложного нет! Другой или обычный, без разницы! Я занесу все в протокол, и точка.
Он вспомнил о своей записной книжке.
— Конечно, — сказала Рагуза. — У нас величайшее шоу в мире! Правда! Величайшее!
— В таких делах мне частенько не везло, — проворчал Клокман.
— Здесь тебе повезет, — сладким голоском пропела Рагуза и взяла его за руку. Он дрожал как заяц.
Теперь музыка стала затихать.
— Величайшее шоу в мире, — произнес уважительным тоном Клокман. — Подумать только! — В тот же миг мандолины заиграли тремоло, и Клокман смог разглядеть крошечные головы музыкантов и их фигуры в непомерно больших, пестрых мундирах.