— Вон там, видите! — он указал на какой-то небоскреб. На вид они были почти неотличимы. — Тут будет огромная отдача!
Соты сочились медом: магма. — Клокман заметил, что фигурки служащих по краям экрана бледнеют и расплываются, исчезают. Тают, как мыльные пузыри! Их лица сначала посинели, потом пожелтели, потом позеленели, — раздулись?
Экскременты? Тухлые сардины?
— Да-да, — сказал Диамант. — Эти уже не в, счет.
Он любовался своими ногтями.
Тут в груди у Клокманна взметнулся фонтан яркого пламени. Он почувствовал, как у него в утробе клокочет море: завтрак? Пиво? Шпик? Вдруг у него перед глазами закачались спелые плоды шиповника.
— У вас не найдется для меня глоток шнапса? — спросил он и поспешно добавил: — Для бодрости! Потом я с удовольствием осмотрел бы ваши предприятия.
— Сначала закончите свою работу, — предложил ему Диамант, впрочем, без неприязни. Он был явно польщен тем, что Клокманн интересуется его предприятиями. По крайней мере, у него так топорщился горб под смокингом, что казалось, будто он по-кошачьи выгибает спину от удовольствия.
В смокинге Диамант казался выше.
Диамант потянул рычаг вверх; экран погас! Все произошло молниеносно. Музыка стихла. По экрану и стенам пролетали зыбкие эфемерные тени плывущих за окном облаков с обтрепавшимися краями. Рассеянные солнечные лучи вились и кружились над полом, как шуршащая шелуха. Теперь кабинет напоминал большую холодную коробку для обуви, из которой уже почти все вынули: вдали на высоких плоских крышах поблескивали кресты антенн.
— Не забывайте, что мы на последнем этаже, — сказал Диамант. Он подошел к окну и остановился, глядя на разыгравшуюся стихию. Массивы деловых зданий, облепленных сосульками и спальными мешками, походили на пустынные обломки скал. Летели хлопья снега! Диамант задумчиво произнес:
— Комедии? Трагедии? Удел альпинистов? Как знать? В конце концов, у всех не может сразу все получиться.
— Вы же врач, верно?!
— Поезжайте на лифте!
— Вниз?
Голова у Клокмана гудела от бегущих нескончаемой чередой цифр. Они нагромождались темными грудами, которые разрастались и, как густой туман, распирали потрескавшийся купол его черепа. Хлынул неоновый свет. У Клокманна было такое чувство, словно в процессе подсчета работников голова его постепенно растягивалась, пока в ней не уместились все эти сонмы трудолюбивых пчел!
Клокман приподнял голову, но не только оттого, что у него было приподнятое настроение: может, ему казалось, что он несет на плечах огромную чашу с пуншем, шаткий чан с коктейлем, обветшавший собор, сотрясающийся от колокольного звона?
Кое-чего он все же добился! А ради такого и силы потратить не жалко. Раздался звон: динь-дон-бом! Совершенно верно: цифры кружились ярким вихрем у него перед глазами, как облака золотоносного песка. — Быстрыми штрихами, — примерно, в такой манере: «молодой блондин в жакетных коронках, с кроличьими глазами», — он запечатлел для своей полной описи все, что только удалось наколоть на кончик пера. Стрелки на его наручных часах бешено крутились, наматывая круги, как черные цирковые лошадки на туманной арене жизни. Смелей, дружище! Как первопроходец в своих охотничьих угодьях, он рыскал по светлым муравейникам этого высотного квартала: Развеселого вам Рождества! Ми-и-ра!
Тут ему снова стало как-то нехорошо, он прислонился к одной из стальных нервюр, образующих каркас стеклянной стены в коридоре, в котором он сейчас задержался — по пути к Диаманту. — Что тот ему скажет? Ведь Клокман пропадал целую вечность.
Сперва взгляд его упал на собственное отражение в зеркале: он быстро скользнул глазами по темному, лоснистому, как будто смазанному пятну на месте своего лица и стал оторопело разглядывать переплетения пестрых узоров у себя на галстуке. На нем было изображено что-то вроде распущенного павлиньего хвоста с темно-синими и зелеными, как бутылочное стекло, волдырями, чьи воспаленные края отливали красным и желтым цветом. Этот рисунок что-то ему напомнил — только вот что? Пламя изжоги? Мясной склад Диаманта? Всплывающие из глубин океана мозоли?
Внизу на центральной площади, в темной котловине, сейчас схлестнулись два кипучих вала, сошлись две гряды автомобилей, которые ехали уже с зажженными фарами: драгоценные камни! Острова! Громко хрустели блестящие кузова, дымились от трения резиновые покрышки, скрежетала жесть, обломки взвивались вверх, как рой навозных мух, как переливающиеся гроздья геморроидальных шишек, и, кувыркаясь, мерно опадали или вылетали на заваленную падалью обочину, где лежали вынесенные течением чучела белых медведей и полицейские, которых Клокманн узнал по фуражкам, — впрочем, автомобили все катили и катили, так деловито, как будто тут царил образцовый порядок, — всего несколько виражей и поворотов, и вот транспортный поток уже спокойно вливался в устья ночи, в таинственную клокочущую пустоту.