— Здесь погреб? — Он пошарил ногой.
— Здешние обитатели питались преимущественно чипсами и картофелем фри, — педантично разъяснил Мистериосо, — да еще, пожалуй, маринованной сельдью — из моря, — свежей или консервированной с колечками лука.
У Клоккманна потекли слюнки. Сверху нещадно палило солнце.
— Слышите? — спросил Мистериосо. До них доносился едва различимый грохот!
— Ну вот — началось!!! В укрытие!
Клоккманн увидел, что прямо на них, пробиваясь сквозь обвалившиеся крыши, несется гигантский оползень, сверкающая лавина искореженных, разбитых, поломанных телевизоров, автомобилей и радиоприемников.
— Боже ты мой! — Он юркнул вниз.
Когда пыль улеглась, перед ними вновь предстала тихая долина, спокойная, как морской залив на закате. Лишь несколько изношенных шин, подпрыгивая и покачиваясь, скатывалось по склону. Из-под песчаных заносов торчали остовы машин. Клоккманн и Мистериосо вылезли из картофельных буртов, — у профессора на шее висел автомобильный руль, — и побрели по городу.
Там было так пусто, что хоть голышом ходи. Пыль слегка заволокла солнце: вокруг них вились стаи ворон, высматривающих, чем бы поживиться. Впрочем, тут нужно было глядеть в оба, чтобы не угодить ногой в коварные ловушки на затененной, поблескивающей мостовой, усеянной всяким хламом.
— Откуда это?
— Чего только не приносит вместе с оползнем, — пояснил Мистериосо. Он ухватился за жгут проводов и с наслаждением потащил его из песка, но тот все тянулся и тянулся, словно огромная макаронина.
Теперь наконец следует, хоть и с опозданием, набросать для читателя портрет Мистериосо: профессор был суетливым коротышкой, ростом гораздо ниже Клоккманна, мужчины видного, дородного, потного, но благодаря своей живости казался больше. В отличие от Клоккманна, у него не было ни грамма лишнего веса, он не заплыл жирком, а его спутанные серые, словно припорошенные пылью, волосы стояли торчком. Весь он, невзрачный, нервный, невероятно подвижный, излучал такую неуемную энергию, что было непостижимо, откуда ее столько в этом тщедушном теле, но она откуда-то бралась, недаром его покрасневшие глаза временами так бешено сверкали. Одет он был небрежно: летняя рубаха на выпуск, куртка «сафари» и штаны такого же фасона, высокие ботинки на шнуровке — все это, ясное дело, было ему велико. Сейчас он помогал Клоккманну вызволить застрявшую ногу:
— Перешагните! Готово?! Вон там — городские стены! Черепица! — С какой стати он все это терпит?
Альпинистские тросы, разорванные веревочные лестницы с болтающимися перекладинами, тонкие как шелк паутинки и ловчие сети, тугие резинки от штанов, которые, если их оттянуть, отскакивали со шлепком: чпок! — все это ветвилось по песку, опутывая мостовую, как мицелий в густой тени стропильных ферм, сплеталось в прямые жгуты, напоминающие то ли скрученные трусы, то ли канаты из нейлоновых чулок. Под ногами наших протагонистов бросались врассыпную непомерно раздувшиеся пауки с экзотической раскраской, которые, видимо, обитали и трудились в кабельных зарослях. Навозные мухи. Причудливые каменные пики города сверкали: откуда-то снизу поднимались клубы дыма. Мистериосо и Клоккманн уже давно пробирались сквозь дебри обрушившихся крыш, плутая по безлюдному лабиринту развалин.
Когда над всей округой вновь воцарилось солнце, на них посыпались сюрпризы: Клоккманн заметил, что в раскаленную подметку ботинка уперлось острие отвертки. В следующий миг его саданул по голени напильник, между ногами со свистом пролетел молоток, струбцина норовила вцепиться ему в зад. То, что он принял за твердое дорожное покрытие из битума, оказалось наделе грудой инструментов, притаившихся под обманчивым слоем песка: тут валялись вперемешку прямые и изогнутые шилья, пилы, топоры, миниатюрный токарный станок, строгальная машина, колотушки для мяса, рашпили, дрели. — Все тут было заминировано! — Гейзеры стразов, дешевой бижутерии, простеньких украшений из стекла, синтетических рубинов, искусственного жемчуга, модных аксессуаров били из-под земли, толстые струи блестящей мишуры и конфетти взмывали ввысь и гуляли, как смерчи, по улицам вдоль разрушенных кварталов, пока сквозь арматуру крыш сыпался вниз домашний скарб: супружеские кровати, псише, ночные столики, а заодно целые кухонные гарнитуры и детская мебель. В довершение этой неразберихи из дыр и щелей взметнулись фонтаны одежды, мерцающие каскады обуви, которые красиво выгибались в вышине и снова обрушивались вниз. Да и дым валил все гуще, стало душно: запахло паленым! — На них градом сыпался пепел вперемешку с помоями, опилками и, увы, колбасками кала. Ноги у них увязали в ворохе женской и мужской одежды.