О, если ринешься с высот
Иль из ущелий мрачных взмоешь –
Равно вонзаешь в сердце дрот
И новой раной беспокоишь».
Отверженный всегда спасен,
Хоть пятна рдеют торопливо,
Побродит он –
И лучшее даст пиво…
Как угля снег сияло око,
К блуднице ластилися звери,
Как бы покорно воле рока,
Ей, продавщице ласки, веря.
И вырван у множества вздох:
«Кто сей, беззаботный красам?»
И путь уж ему недалек,
И знак на плечах его: сам!
Тщедушный задрожал от злата
И, вынув горсть червонцев,
Швырнул красавице богато –
Ах, на дороге блещет солнце!
Та покраснела от удара,
Руками тонкими взметнула,
И, задыхаясь от пожара,
В котел головою нырнула.
Дворняжкой желтой прянул волос,
Вихри оград слезой погасли,
И с медью дева не боролась,
Махнув косой в шипящем масле.
Судьба ее вам непонятна?
Она пошла, дабы сгореть.
Высоко, пошло и бесплатно –
Крыс голубых та жертва снедь…
И заворчал пороков клад,
К смоле, как стриж, вспорхнув мгновенно.
Вот выловлен наряд,
Но тела нет, а есть лишь пена!
Забыть ее, конечно, можно.
Недолог миг, короче грусть,
Одно тут непреложно
И стол вовек не будет пуст.
Игра пошла скорей, нелепей,
Шум, визг и восклицанья –
Последни рвутся скрепы
И час не тот, ушло молчанье!
Тысячи тысяч земного червонца
Стесняют места игроков.
Вотще, вотще труды у солнца,
Вам места нет среди оков!
Брови и роги стерты от носки,
Зиждя собой мостовую,
Где с ношей брюхатой повозки
Пыль подымают живую.
Мычит на казни осужденный:
«Да здравствует сей стол!
За троны вящие вселенной
Тебя не отдам нищ и гол!
Меня на славе тащат вверх,
Народы ноги давят.
Благословлю впервые всех,
Не всё же мне лукавить!..»
Порок летит в сердцах на сына,
Голубя слаще кости ломаются.
Любезное блюдо зубовного тына
Метель над желудком склоняется…
А наверху под плотной крышей,
Как воробей в пуху лежит один.
Свист, крики, плач чуть слышны,
Им внемлет, дремля, властелин.
Он спит сам князь под кровлей –
Когда же и поспать? –
В железных лапах крикнут крошки,
Их стон баюкает как мать…
И стены сжалися, тускнея,
Где смотрит зорко глубина,
Вот притаились веки змея
И веет смерти тишина.
Сколько легло богачей,
Сколько пустых кошельков,
Трясущихся пестрых ногтей,
Скорби и пытки следов!
И скука, тяжко нависая,
Глаза разрежет до конца,
Все мечут банк и, загибая,
Забыли путь ловца.
И лишь томит одно виденье
Первоначальных светлых дней,
Но строги каменные звенья,
Обман – мечтания о ней.
И те мечты не обезгрешат,
Они тоскливей, чем игра.
Больного ль призраки утешат?
Жильцу могилы ждать добра?
Промчатся годы – карты те же
И та же злата желтизна,
Сверкает день все реже, реже,
Печаль игры как смерть сильна!
Тут под давленьем двух миров
Как в пыль не обратиться?
Как сохранить свой взгляд суров,
Где тихо вьется небылица?
От бесконечности мельканья
Туманит, горло всем свело,
Из уст клубится смрадно пламя
И зданье трещину дало.
К безумью близок каждый час,
В глаза направлено бревно.
Вот треск и грома глас.
Игра, обвал – им все равно!
Все скука угнетает…
И грешникам смешно…
Огонь без пищи угасает
И занавешено окно…
И там в стекло снаружи
Всё бьется старое лицо,
Крылом серебряные мужи
Овеют двери и кольцо.
Они дотронутся, промчатся,
Стеная жалобно о тех,
Кого родили… дети счастья
Всё замолить стремятся грех…
* * *
В заключение привожу несколько строф и вариантов, написанных исключительно В. Хлебниковым и не вошедших ни в одно издание по различным причинам (преимущественно из нежелания растягивать поэму). Эти варианты опубликованы до сих пор нигде не были.
I.
Как наги, наги! Вы пухлее,
чем серебристый цветок ив,
и их мечтательно лелея,
склонился в кладбище прорыв.
II.
Он машет лапкою лягушьей
зубастый ящик отворив,
соседу крикнул он: «Послушай,
концом хвоста почто ревнив?»