Эра геев выдавила плавки как предмет одежды в мужском гардеробе в далёкое прошлое. Теперь все пляжные мачо, как и экземпляры попроще, щеголяют исключительно в шортах.
Все, кроме Анселя. Он – без них.
Это же просто, мать вашу…
Мне видны только ягодицы, но и их более чем достаточно, чтобы вызвать в моей нервной системе эстетический коллапс. Гармония силы и стройности, юности и брутальности в мужском теле способны на многое: не только выбить гранитную опору под босыми ступнями, но и в принципе пошатнуть земной шар.
Смотреть на него стыдно, неловко и до безобразия сладко. Если задержать взгляд на одной только талии, неизбежно переходящей в бёдра и ягодицы… пищи для будущих укромных фантазий, останется на всю оставшуюся жизнь.
Сижу на своём куске скалы и боюсь пошевелиться. В моём мозгу, как ошалевшая муха, петляет только одна мысль: достаточно лишь протянуть руку...
В тот момент, когда мои конечности, кажется, вот–вот уже заживут своей собственной, совершенно независимой от моего волеизъявления жизнью, Ансель делает шаг к краю скалы.
– Только не говори, что ты собрался прыгать!
В меня вонзается взгляд, полный озорства и дерзости, это не взгляд – это вызов:
– Я похож на самоубийцу?
Поджимаю губы, чтобы не улыбаться – настолько будоражит происходящее, по венам несётся жар давно забытого вожделения, выплёскиваясь волнами острых, как новая бритва, эмоций.
Ансель спрыгивает с нашего высокого выступа на уровень пониже, на мгновение задерживается у самого края, чтобы ещё раз взглянуть на меня и проверить реакцию. То, что он видит, заставляет его триумфально улыбаться.
– Вода же холодная! – шепчу.
Он отворачивается и за секунду до своего сумасбродного прыжка сообщает:
– Один преподаватель биологии однажды сказал, что холод сохраняет молодость…
Мгновение, и плечи, руки, поясница вместе с ягодицами и натренированными ногами бегуна на длинные дистанции исчезают в ровной серо–голубой глади залива.
Его долго нет. Настолько долго, что кто–то сильный и довольно безжалостный успевает ухватить моё сердце и больно сжать. Вода в этой скалистой местности совершенно прозрачная, но из–за солнечных бликов на её поверхности мне ровным счётом ничего не видно.
Голова молодого и смелого выныривает мокрой точкой чёрт знает где, и я выдыхаю. Усаживаюсь обратно на камень и задумчиво наблюдаю, как расслабленно Ансель отдыхает в ледяной воде.
Сейчас я часто вспоминаю себя в двадцать–двадцать пять и сожалею о том, как бездарно растрачивала драгоценные часы и дни юности, не отдавая себе отчёта в их уникальности и неповторимости, не задаваясь вопросом, зачем скучаю в компании неинтересных людей, зубрю малонужные предметы или читаю бестолковую книгу? Сколько часов убито на изнуряющий шопинг, встречи с откровенно глупыми людьми, просмотр дешёвых кинофильмов?
Я смотрю на юные черты выходящего из воды Анселя, озорство морского ветра в его мокрых волосах и понимаю, что когда–нибудь вот точно так же стану жалеть об упущенных минутах этой жизни – в сорок лет. И те сожаления окажутся ещё более болезненными, ведь в сорок ты уже слишком хорошо понимаешь ценность “сегодня” и “сейчас”.
Я стараюсь не глазеть. Стараюсь. И как врач спрашиваю у анатомии: разве не должен он быть маленьким, сжатым холодом и стрессом до минимальных своих размеров? Кажется, это называется полуэрекцией...
Смущаясь и совершенно отчаявшись стереть нелепую улыбку со своего лица, протягиваю Анселю рубашку. Но вместо того, чтобы её надеть, он вытирает лицо и волосы.
– Не замёрз?
– Немного остыл.
Ах остыл… Страшно думать о том, что тебя так разогрело, мой милый учитель рисования. Когда прекрасные плечи, руки, грудь и ягодицы оказываются спрятанными под одеждой, я готова отказаться от чего угодно, лишь бы моим глазам их вернули. Я закрываю их и мысленно глажу ладонью упругий живот, обвожу пальцами мышцы, слизываю капли воды…
– Хорошо здесь, так ведь?
– Хорошо… – с трудом разлепляю веки и в награду за терпение получаю лучистый, золотой взгляд.
– Твои радужки… они золотые, – заторможенно изрекаю свои наблюдения.
– Лишь один из оттенков карего.
Да, наверное, ты прав, Ансель. В оттенках я не сильна, как и в умении противостоять соблазнам.
Я не понимаю, упускаю момент, когда его лицо оказывается рядом с моим. Он смотрит в глаза и этот взгляд не похож ни на один из тех, что я уже знаю: в нём потерянность и… ожидание. Ансель словно ждёт чего–то, и когда переключается на мои губы, мне становится очевидным, чего. Я хочу прикосновения, хотя бы одного невесомого касания… но получаю только дыхание. Оно трогает мои губы, заставляя раскрываться и жаждать чего–нибудь сумасбродного, может быть, даже грубого, агрессивно мужского, захватнического, неукротимого…
Глава 20. Беспомощность
– В лесу живёт собака. Когда я видел её в последний раз, она была в положении. Сейчас у неё должны уже были родиться щенки. Хочешь посмотреть?
Ветер прячет мои губы от искусителя, набрасывая на них мои же волосы. Я убираю их рукой и едва слышно, буквально из последних сил отвечаю:
– Хочу.
Мы долго пробираемся по нехоженым тропам, прыгаем с камня на камень, и, только прибыв на место, я соображаю, зачем Анселю был нужен настолько большой рюкзак – собачий корм. Полная сумка сухого питания для собак. Потому что их… много!
Золотистый лабрадор, ещё один золотистый лабрадор и нора в земле, ставшая домом для множества их крошечных детей. Щенки ещё совсем маленькие, их глаза открыты, но передвигаются они только ползком и исключительно в поисках матери, водя своими мокрыми носами в попытках уловить её запах.
Ансель вскрывает пакеты с питанием и высыпает в пластиковый цилиндр, привязанный к дереву. У основания ёмкости сделано отверстие, через которое по мере опустошения наполняется кормушка.
– А вода? – спрашиваю. – Где они находят воду?
– Здесь недалеко есть ручей. Мы перепрыгивали через него, когда шли сюда, если ты вспомнишь.
– Да, точно. Я забыла.
Как, впрочем, и половину своей жизни забыла.
– Что они здесь делают?
– Живут.
– Как? Почему? Где их хозяева?
– Я спрашивал у этих двоих – не отвечают! – подмигивает. – Явно что–то скрывают. Но я знаю одно: от хороших хозяев собаки не убегают. А эти двое определённо унесли откуда–то ноги.
– Их нужно поймать и отвезти в приют. Им найдут новые семьи.
– Думаешь, им это нужно? – вглядывается в моё лицо почти с осуждением. – А мне кажется, им и здесь неплохо.
Я смотрю по сторонам – действительно, неплохо: скалы, сосны, вид на море и главное – свобода. Полнейшая, ничем не омрачаемая свобода.
– Скорее всего в приюте их разлучат. Отдадут разным хозяевам, – открывает мне жестокую правду Ансель.
– Почему ты не заберёшь их себе?
– Не люблю собак.
– Это заметно... – улыбаюсь.
Ансель склоняется над одной из них и треплет по голове, вторая подставляет свои курчавые уши, а меня терзает желание протянуть руку и запустить пальцы в волосы на макушке Анселя. Пока мы шли в это место, они почти высохли и без укладки оказались кудрявыми.
– Ансель, ты выпрямляешь волосы?
Какое–то время он смотрит с недоумением, затем признаётся:
– Просто причёсываюсь после душа, они высыхают прямыми. Ну и… немного геля… – добавляет с улыбкой.
Я не выдерживаю: моя рука сама собой тянется, сама по себе зарывается в прядях, теряется в них. От удовольствия я закрываю глаза и, тут же опомнившись, распахиваю их, чтобы увидеть опущенные веки Анселя, его приоткрытый от удовольствия рот, застывшие в расслаблении руки. Его затылок медленно заваливается на мою ладонь, словно тянется за ней, просит ещё ласки.
И именно в этот момент я замечаю, что один из щенков не в порядке: раскрыв пасть, как в замедленной съёмке водит из стороны в сторону мордой, поджимает лапы, хрипит.