– Что между вами произошло? – внезапный вопрос.
– Между кем? – мои щёки и шея заливаются краской.
– Между тобой и женщиной, которую я попросил развлечь.
С одной стороны, обидно от того, что Кай не называет её имя – знает, что не запомню, а с другой, беззвучно выдыхаю облегчение – я думала, он спросил об Анселе.
– Ничего!
– Она выглядела расстроенной, когда мы вернулись, – гнёт своё.
Зарёванной, а не расстроенной. Его извечная корректность раздражает.
– Переживаешь, что я уронила твою репутацию?
– Викки, моя репутация – не последнее дело в бизнесе. Её муж очень нужный мне человек, и он повёрнут на своей жене…
Я не даю ему договорить:
– И тебя это бесит?
– Нет, не бесит, только мешает работе. Его помешанность на женщине – его личное дело, и не мне разводить дискуссии на эту тему. Сейчас я говорю о своей просьбе, и она, согласись, была элементарной – отвлечь женщину почти твоего возраста на десять минут. Мы уходили, она была нормальной, вернулись – на ней лица не было.
– Я тут ни при чём. Я молчала, говорила она.
– О чём?
– О цветах.
– Цветах?
– Да, о цветах. Которые в её больной фантазии она могла бы получать от своего умершего возлюбленного на протяжении всей жизни и думать, что он жив.
Физиономия благоверного кривится то ли в неверии, то ли в брезгливости:
– … больной фантазии?
– Если я верно уследила за ходом её мыслей, её возлюбленный и тот, кто посылал цветы – и есть парень, которого ты пытался сегодня охмурить.
– Господи, Викки, не охмурить, а заинтересовать!
– Да какая разница, цель одна, как её не обзови.
– На сегодня этот «фантомный романтик» – самая влиятельная фигура в регионе. К его мнению не просто прислушиваются, он каким–то магическим образом заставил всех ориентироваться на его курс, как на полярную звезду.
– Завидуешь?
– Ни в коем случае.
– Хочешь быть таким, как он?
– Нет. Я отношусь с уважением и к его личности, и к достижениям, но он далеко не мой объект для равнения. У каждого свой Эверест.
В номере Шератон Сеатл на последнем двадцать четвёртом этаже здания оказывается только одна кинг–сайз кровать.
– С раздельными не было? – бурчу.
– Прости, выбирал из того, что было. Но твоё замечание совершенно неуместно, ты отлично знаешь: я никогда ничего не делаю против воли.
Многозначительное высказывание. Да я и не сомневалась, мой дорогой супруг, что Дженна легла в твою постель по своему собственному желанию и даже, вероятно, с подскоком и выражением лучезарного счастья на своей рябой физиономии. Вполне возможно, что во мне сейчас говорит раздосадованная собственница, но я до сих пор не могу понять, что он в ней нашёл? Сексуального, я имею в виду.
Кай водружает бумажный пакет на небольшой овальный столик у панорамного окна и придвигает к нему два единственных на все апартаменты стула:
– Садись, перекуси. Ты ничего не ела.
Замечание, надо признать, дельное – на музыкальном вечере действительно едой не баловали: гарсоны сновали туда–сюда с подносами аперитивов микроскопического размера, поэтому я, трезво оценив соотношение приложенные усилия/результат, решила за ними даже не гоняться.
Перед моим носом материализуется коробка с салатом из Тим Хортонс, что не может не радовать, но я беспокоюсь о другом – совершенно не помню момент, когда супруг озаботился нашим ужином.
Как только ложимся и гасим свет, я обнаруживаю, что за недели моего бойкота я абсолютно отвыкла от физической близости мужа – его присутствие рядом теперь непривычно и… беспокойно для моей психики. И не только. И, чёрт возьми, не только.
Я закрываю глаза и всеми силами уговариваю себя уснуть, поскольку степень моего беспокойства настолько серьёзна, что решись Кай дотронуться… ни его руки, ни что–либо ещё не встретили бы сопротивления. Это серьёзное предательство гордости, поэтому я усердно зажмуриваю глаза и призываю сон.
Но уже очень скоро мои мысли отделяются от моего мозга и по–овечьи плетутся за желаниями:
«Обними!»
«Протяни руку и обними!»
Я знаю о своей зависимости от объятий этого человека. Несмотря ни на что. Несмотря, чёрт его дери, ни на что, эта потребность неискоренима. Я перестала его любить, уважать, верить ему, но всё также нуждаюсь в его руках. И что самое нелепое – ни почти случившаяся измена, ни полуразвратный образ жизни нас обоих не помогли мне разучиться так сильно от них зависеть. Поэтому я мысленно уже не прошу, а буквально ору ему:
«Да обними же меня, наконец, идиот!»
Глава 28. Я слишком сильно устал, Викки…
Но он не слышит. Потому что бесчувственная скотина. Потому что ему на меня наплевать, и моя ремарка по поводу сдвоенности кровати действительно была не к месту – далеко не я сейчас в его голове. Там теперь весь романтический отдел занят образом рябой Дженны.
Моё извращённое воображение, раздосадованное молчаливой глухотой мужа, мгновенно работает против меня: длинные пальцы мужа уже сладострастно скользят по гладким красивым ногам соперницы, ведь он любит ноги – почти фетишист. В эпоху зарождения наших отношений Кай всегда начинал именно с ног, приучив и меня разгоняться именно с этой точки.
Взбесившись, как выдворенная, оголодавшая и обозлённая псина, я испытываю потребность кусаться:
– У тебя только она, или ещё кто–то есть?
Кай отвечает не сразу, поскольку, очевидно, не ожидал с моей стороны выпадов, тем более посреди ночи:
– Я бы не хотел обсуждать эту тему, с твоего позволения, – осаждает со спокойствием Зевса.
И мне в такой ситуации сложно сдержаться:
– Пфф… Да больно нужно!
– Викки, мне искренне жаль, что тебе пришлось всё это пережить.
– На самом деле, подумав, я нашла эту ситуацию даже выгодной.
– Неужели?
– Да. Она ведь развязывает нам обоим руки.
Молчание.
– Я согласна и с тобой, и с Адити, и даже с Джен – моногамия давно превратилась в доисторическую реликвию, у современного человека есть только один путь – жить в ногу со временем. А на сегодня норма – промискуитет.
Молчание.
– Кроме того, меня почти убедили в том, что связи на стороне бывают даже полезны для брачного иммунитета.
Молчание. Эта тишина гнетёт.
– Не прокомментируешь? – делаю прямой запрос на продолжение дискуссии.
Секунд десять спустя, когда я уже успеваю решить, что благоверный либо отключился, либо не желает поддерживать провокационную беседу, его голос всё–таки выдаёт запрошенный ответ:
– Прости, нам рано вставать. Я устал, Викки.
И уже почти шёпотом:
– Я слишком сильно устал, Викки…
Luke Sital–Singh Afterneath
Скоро в почти полной тишине комнаты я становлюсь эксклюзивным слушателем размеренности его дыхания, из чего следует, что супруг благополучно отошёл ко сну. Его психика всегда перегружена работой, людьми и их страстями, проблемами, заботами, вопросами, которые неотложно нужно решать, поэтому за годы управления довольно большим и быстро растущим бизнесом у Кая выработался рефлекс – засыпать сразу, как голова коснётся подушки, ведь чаще всего на сон бывают выделены строгие и очень короткие часы. Теперь же, в эту эпоху нашей с ним жизни, к обычной нагрузке добавился ещё и изнуряющий бардак в семье. Несмотря на ожог предательства, который до сих пор пылает в моей душе, я вижу и понимаю, как ему тяжело. Кай измотан не меньше моего, а скорее даже и больше. Ведь роль жертвы куда как проще, если разобраться, нежели необходимость не только нести ответственность за семью, бизнес, людей, но и стараться не свихнуться от ударов судьбы.
Мне не спится.
В тусклом свете развлекаю свою бессонницу разглядыванием известного, как дважды два, спящего тела мужа… но вижу его как будто в первый раз: кажущийся бесконечным контур шеи, плеча, предплечья и кисти руки, оттенённые синим ночным светом волокна мышц, вены на тыльной стороне ладони, отчётливо видимые даже в полутьме. Кай красивый мужчина, даже сексуальный. Наверное. В последние годы я не рассматривала его с этой точки зрения – обстоятельства не располагали. Но до моей невменяемости не было дела окружающему миру, и мужчина, хоть и переломанный горем и трагедией в семье, не перестал ни быть самцом, ни пользоваться вниманием женщин.