А меня все время сносило. От холода начались судороги. Подумал, что это конец, помощи ждать было неоткуда.
В конце концов я уже так остыл, замерз, что не удержал шест, он выпал из рук и поплыл. Сколько времени это продолжалось, я не засекал, но уже начало темнеть. И никого не было. Унесло всех. Показалось, что жизнь кончается. Вдруг темноту разрезал яркий луч прожектора. Прямо ослепил меня. Это оказался глиссер. Начальник заставы, наблюдавший за нами с берега, услышав мой выстрел из маузера, догадался позвонить коменданту в Термез. Тот отправил на помощь глиссер, и меня нашли.
Втащили меня в глиссер и дали спирту, а я был трезвенником, водку почти не пил, пиво разве. Я сказал: «Ребята, я не пью». А доктор: «Выпейте!» Я два глотка сделал, задохнулся, он мне дал воды, я запил и совсем расползся, силы были на исходе. А потом доктор начал меня растирать спиртом — я здорово переохладился. Потом, укутав меня крепко, быстро доставили на берег.
Хорошо, что жены в тот момент при мне не было. Мой сын, Гелик, заболел — жара же страшная там, самое жаркое место в Средней Азии, исключая, конечно, Каракумы. Поэтому я ее с сыном отправил к родителям, в Днепропетровск. А иначе она бы сильно за меня переживала.
Там, на берегу, я заснул, а утром у меня температура поднялась. Началось воспаление легких, и я целый месяц провалялся в госпитале.
Мне после этой печальной истории дали отпуск. Тогда, кстати, трое пограничников утонули — в том числе старшина заставы, по фамилии, кажется, Старостенко. Утонула и одна лошадь, а другая вот на афганском берегу оказалась. Утонуло также трое или четверо узбеков, они были в халатах, быстро отяжелели и пошли ко дну. А остальные выбрались — вовремя халаты поснимали, когда увидели, как нас крутило-вертело.
Так я поехал в отпуск. А был порядок такой: если едешь через Ташкент в отпуск, зайди, если ты политработник, в политотдел; если ты строевик, доложись по своей команде. Или, если возвращаешься из отпуска, тоже обязательно зайди: с тобой побеседуют, поставят новые задачи, выскажут претензии, возникшие к данному отряду или комендатуре. Дело доходило до того, что сам Бабкевич принимал подчиненного, когда его что-то интересовало.
И потому, когда я ехал в отпуск, тоже заехал в политотдел. И вот начальник политотдела снова завел речь о назначении в Калай-и-Хумб. Я ему сказал:
— Вы же видите, в каком я состоянии, мне надо лечиться.
— Поезжайте, если надо вам путевку — выдадим путевку, — настаивал начальник.
— Путевку мне не надо, я домой еду, там корова есть, я думаю, что я поправлюсь в селе.
— Поправляйтесь, укрепите здоровье, а потом Калай-и-Хумб вас ожидает.
— Неужели на мне свет клином сошелся, больше никого нет? У меня же ребенок, а там очень тяжелый климат.
Был даже такой порядок — служить на Памире только один год. Но начальник напутствовал меня такими словами:
— Вот и товарищ Бабкевич вас знает, и я вас знаю, и вы пересидели уже — вам надо выше подниматься. Вернетесь, зайдете к нам и поедете в Калай-и-Хумб.
Домой приехал совсем изможденным: и так был худым, а тут еще болезнь подкосила. Тогда не было еще линии железной дороги к Соленому (ее потом уже провели), и поезд проходил мимо. Я с дороги послал телеграмму супруге, что приеду примерно таким-то поездом, она потом рассказывала мне, как бежала эти 15 километров, не на чем ей было поехать.
Надежда Павловна меня встретила, и мы пешком пришли домой. Там все безумно рады были: родители, младший брат Петя, сестра Варя — самый верный мой друг и помощник. Она больше всех старалась, чтобы я встал на ноги. И действительно, за месяц я поправился, несколько в весе прибавил, и вскоре мы с женой снова отправились в Среднюю Азию, на место службы.
Возвращаясь в Термез, заехали в Ташкент. Я оставил Надежду Павловну с сыном, а сам зашел к начальнику политотдела. Он сказал: «А мы вас ожидаем. Собирайтесь в Калай-и-Хумб. До сих пор помощника коменданта отдельной Калай-и-Хумбской погранкомендатуры так у нас и нет».
Ну, насели на меня. Я не знаю, может быть, были для этого еще какие-то причины. Я не думаю, что был один в поле зрения у начальства, но прошло значительное время и на это место никого не нашли. А я уже и так подумывал об этом назначении, все-таки это было повышение по службе, а каждый человек должен смотреть вдаль. И вот решил для себя, что поеду, раз уж начальство так хочет.