– Простите, – перебил я Ирвинга, – мне не хотелось бы пускаться в обсуждение внутренних дел вашей страны.
– Понимаю, – сказал Ирвинг, не обижаясь. – У русских в нашей стране немыслимое положение. Стоит им перекинуться несколькими невиннейшими фразами с американцем, как Федеральное…
– Я вас настоятельно прошу не вмешивать меня в обсуждение деятельности любого государственного или общественного учреждения Соединенных Штатов, – снова перебил я Ирвинга.
– Ясно, – усмехнулся мой собеседник. – Не буду вмешивать. Так вот, мы с Дженни – это моя жена – решили, что те американцы, которые с таким идиотским и свирепым упорством тащат человечество в новую бойню, плохо продумали, к чему она приведет их самих… И что, если заставить их проанализировать трезво и до конца то, что делают они. Неужели мои соотечественники не ужаснутся перед судьбой, которую они сами себе готовят.
– Вы не пробовали своих капель на крокодилах? – усмехнулся я.
– Я опасался, что вы мне нечто подобное скажете, – кротко ответил Ирвинг и обратился к официанту, принесшему мне, наконец, яичницу. – Два виски, старина!
– А мне еще чашку черного кофе, – сказал я, давая понять официанту, что я к этому заказу не имею никакого отношения.
Несколько секунд Ирвинг молча следил за тем, как я поглощаю яичницу. Он наблюдал с такой сосредоточенностью, словно ему впервые пришлось видеть, как принимают пищу.
– Но попробуйте уговорить такого господина проглотить несколько капель неизвестной жидкости, – продолжил затем Ирвинг таким тоном, точно ничего только что не было сказано о крокодилах. – А вдруг это яд?.. Я начал с Флейерсона. Это председатель совета директоров той самой фирмы, которая недурно зарабатывает на обоих моих предыдущих изобретениях. В конце концов он мне доверился. Он проглотил пять капель Полианализатора со стаканом колы, подумал минутки две, удовлетворенно крякнул и сказал:
– Беру. Мы будем продавать его газетчикам, биржевикам, студентам перед экзаменами, страховым агентам, земельным спекулянтам и жуликам из филантропических банд.
Тогда я спрашиваю Флейерсона:
– А что вы думаете насчет войны?
Флейерсон говорит:
– Правильно! Об этом я совсем не подумал. Не будем размениваться на мелочи. Студентов и филантропов мы вычеркиваем ко всем чертям. Мы будем продавать наши капли Объединенному комитету начальников штабов, и, видит бог, им придется раскошелиться.
– Мистер Флейерсон, – говорю я ему. – Я совсем не об этом. Я хотел бы узнать, что вы сейчас думаете об этой зловещей эскалации войны во Вьетнаме?
Флейерсон подумал, и лицо его стало серьезным:
– А вы не коммунист, Ирвинг?
А я ему отвечаю:
– Что вы, мистер Флейерсон! Я очень далек от коммунизма. Но у меня сын призывного возраста.
Флейерсон смотрит на меня, как удав на кролика, и произносит с расстановочкой:
– Впрочем, это меня не касается. Но я понимаю, какого ответа вы от меня ожидали… Черт возьми, я ясно представляю себе, что вы думаете, весь ход ваших мыслей! Это какое-то чудо – ваши капельки, и в Федеральном бюро расследований у нас их с руками оторвут… Ирвинг, поздравляю вас. Считайте, что ваш Полианализатор уже пристроен…
Я сказал, что подумаю, и ушел. Эта дубина Флейерсон попросту отогнал от себя неприятные мысли о возможном исходе войны. Он старался думать только о прибылях… Я пробился, страшно сказать, к самому Дюшапо, могущественнейшему из торговцев смертью, двоюродному брату сатаны. Мы с ним вместе учились в университете. То есть, вернее, учился я, а он играл в бейсбол в университетской команде и потому окончил с отличием. Он согласился попробовать моего Полианализатора. Он проглотил ту же дозу – пять капель. Я задал ему тот же вопрос, что и Флейерсону. И еще я его спросил, что он думает об уроках Нюрнбергского процесса.