Старший член трио «Чейз Манхэттен» не просто перекрыл ставку, а поднял ее на пять тысяч фунтов. Такой скачок делается намеренно, чтобы поломать ритм торгов и навести ужас на оппонентов. Забравшись опять в пещеру, я не собиралась больше участвовать, но женщина сзади, прекратившая разбирать свои бумажки, помахала каталогом. Я почувствовала легкое колебание воздуха у моего уха.
Господин Хармондсворс повернулся к «Чейз Манхэттен»:
– У меня семьдесят три тысячи фунтов.
Когда ставка вступила в верхние слои стратосферы книжных цен, представитель «Чейз Манхэттен» стал сильно спотыкаться, и я подумала, не вылез ли он тоже из уютной пещеры на снежную горную вершину, где один неверный шаг мог обернуться выездной смертью, или он просто перешел грань своих полномочии и не мог понять, чего бы его босс хотел от него в данный момент. Господин Хармондсворс, который давал ему пятнадцать секунд или даже больше для повышения ставки, подбадривал его шепотом:
– У меня семьдесят пять тысяч фунтов против вас… У меня семьдесят семь тысяч фунтов против вас… У меня семьдесят девять тысяч фунтов против вас…
У женщины за моей спиной была своя наступательная стратегия: она просто держала в воздухе каталог, даже когда ставка была против «Чейз Манхэттена», так что как только «Чейз Манхэттен» повышал ставку она уже отвечала.
Господин Хармондсворс проходил через знакомую завершающую процедуру в третий или четвертый раз.
– Это все? Больше ставок нет? Последнее предупреждение… Я продаю за… «Чейз Манхэттен», после очередной гнетущей паузы тишины, наконец-то сдался, и лот 241 ушел за восемьдесят девять тысяч фунтов к женщине позади меня. Зал наградил ее шквалом аплодисментов стоя, которые обычно придерживают до торгов основных произведений искусства. Я проделала быстрые подсчеты, и у меня получилось двести сорок девять тысяч долларов.
Казалось, что никто не заметил моего скромного вмешательства в торги, даже Тони, который в тот момент поднимал банкноты для таинственной женщины, сидевшей за мной. И мистическое чувство, испытанное мною, уже полностью исчезло (как соловей Китса), так что я и сама не была уверена, что сделала это. Но когда я повернулась лично поздравить женщину, пожать ей руки, она прижала меня к себе и шепнула мне на ухо:
– Огромное спасибо! Я не могла вспомнить, должна ли была я остановиться на шестидесяти пяти тысячах или на ста шестидесяти пяти. Я записала это на листочке и положила в сумку, но у меня так много вещей в сумке, понимаете, о чем я…
– Я знаю, что вы имеете в виду, – сказала я. – Я теряю вещи постоянно.
Многие из оставшихся лотов поднимались выше оценочной стоимости в два или три раза, но основная сенсация дня была позади. Женщину, купившую Аретино, в вестибюле окружила толпа репортеров, в то время как она удостоверяла свою личность у аукционного клерка. Но она не хотела выдавать никаких подробностей. Она сказала, что представляла друга, который живет в Лондоне и прочитал о книге в «Таймс».
– У Вашего друга, похоже, много денег, – заметил один из репортеров, выбирая ракурс для фотографии.
– Да, – ответила она, крепко сжимая свою сумку, как будто репортеры были цыгане, пытающиеся ее ограбить, – много.
Все газеты писали об этом. Голоса гнева и возмущения тем, что такая сумма – больше, чем многие люди зарабатывают за всю жизнь, – была безрассудно потрачена на порнографию, звучали в противовес отдававшим должное артистическому гению эпохи Ренессанса. Представитель Британского музея сказал, что, скорее всего, книга не стоила той суммы, которая за нее заплачена, но хранитель гравюр Национальной галереи заявил, что она стоит каждого заплаченного шиллинга, не книга сама по себе, а эстампы – собрание бесценных гравюр. И еще были бульварные газеты с броскими заголовками:
Никому так и не удалось установить личность покупателя. Я думала, что «Сотби» откроют его имя, хотя бы, скажем, мне, продавцу. Но все держали рты на замке, так что местонахождение книги остается тайной. И всего одна газета, «Таймс», упомянуло о переплете. Была только одна фраза, но я все равно носила эту статью в кошельке: «…профессионально отреставрирована и красиво переплетена». Я была рада, что хоть кто-то это заметил.