Это были наши любимые кушанья, служившие эталоном, по которому мы оценивали все остальные блюда. Но самым желанным лакомством был десерт-мороженое, который папа готовил на наши дни рождения вместо торта и который должен был выглядеть как потертый кивер кадета французской военной академии Сен-Сир. Мы, конечно же, никогда не бывали в Сен-Сире, но мы бы везде узнали кадета, если он в кивере.
Именно поэтому меня так поразило, когда, выглянув из окна экспресса Люксембург – Венеция, я увидела на перроне моего кадета – молодого человека, который, как подтрунивал надо мной отец, должен был появиться подобно Прекрасному Принцу, но который так никогда и не материализовался. Он держал в руке чемодан и переминался с ноги на ногу, словно ему хотелось в туалет, а его родители так увлеченно с ним разговаривали, что я на минуту подумала: не опоздал бы он на поезд. А его кивер! Я не могла поверить, что это настоящая шляпа, а не замороженный мусс из шоколада, белка и взбитых сливок с волнистым итальянским безе, поднимающимся и стекающим вниз по сторонам аксельбантами. Этот кивер что-то затронул внутри меня, заставив почувствовать, что я делаю все правильно и не должна останавливаться – тогда все получится. Чтобы окончательно убедиться в собственной правоте, я закрыла глаза и мысленно велела ему появиться в моем купе, как когда-то приказала Фабио Фаббриани повернуться и посмотреть, как я шагну со скалы в море. Загадав, чтобы он появился в купе, я также загадала, чтобы американки вышли из него, – но при этом появление моего кадета никак не должно зависеть от их ухода, ведь я была почти уверена, что они не собирались двигаться с места. Не поднимая головы, я продолжала смотреть в книгу и ждать, слегка прикрыв глаза, прислушиваясь к звукам в коридоре.
Я думаю, что все еще хотела, по крайней мере подсознательно, чтобы сказка стала реальностью: я Спящая Красавица или Белоснежна, ожидающая принца, чьи романтические поцелуи должны пробудить во мне полноту чувств, выпустить на свободу мои бурные страсти, разбудить дремлющее и скованное воображение и вернуть меня назад в то последнее итальянское лето.
Поезд уже тронулся, когда дверь в купе наконец-то открылась. Секунды две я сидела с закрытыми глазами, а затем открыла их и увидела… нет, не моего Прекрасного Принца, а проводника-неаполитанца, старика, настолько щуплого, что мне пришлось помочь ему поднять огромные чемоданы американок на верхнюю багажную полку. Эти чемоданы как плащи от дождя фирмы «Берберри»: множество дополнительных карманов, ремней и потайных застежек-молний, скрытых под специальными клапанами.
Я спросила у него про кадета из Сен-Сира.
– Он в другом купе, – ответил проводник. Этот парень не для тебя. Слишком молод. Тебе нужен мужчина постарше, вроде меня.
– Но вы женаты.
Он пожал плечами и как-то нахохлился, подобравшись всем телом.
– Лучше скажи своим друзьям, – мы говорили по-итальянски, – что вагон-ресторан отцепят до того, как мы пересечем границу. Места на ужин лучше занять заранее.
Я кивнула.
– Если только, – продолжал он, – их чемоданы не набиты американской едой. Поркаматтина![9] Он взглянул вверх на чемоданы, ткнул себе в скулу указательным пальцем[10] и ушел.
К этим двум американкам я питала смешанные чувства, какие испытывает путешественник к туристу. С одной стороны, ты хочешь им помочь, не прочь похвастаться своим превосходными знаниями; с другой – тебе не охота связываться с ними. Я не хотела связываться. Они представляли не мой тип людей. Мой тип – это сильные женщины: морячки, загорелые и в ноябре, игроки в гольф или теннис, завсегдатаи клубов, ширококостные, уверенные в себе, приметные, решительные, ухоженные, гладкие, как моржи, в своих шерстяных костюмах. Американки же напоминали мне дамочек с Золотого побережья, которые время от времени появлялись на демонстрациях КРР с открытыми чековыми книжками, рассказывая, как они восхищаются нашим движением и как сожалеют, что не могут сделать для нас больше. По словам СКБН-лидеров, эти женщины ничего не смыслили в идеологии: «Они думают, что их дерьмо не пахнет».
10
Жест, распространенный в Южной Италии, подчеркивающий заговорщический смысл сказанной перед этим фразы. Иногда используется как жест недоверия.