– Ты когда-нибудь ее еще видел?
– Я видел все ее фильмы, хотя их было не очень много. Она так и не стала большой звездой.
– Ты сам думаешь, ты поступил правильно?
– Я никогда не сожалел об этом.
– Она была очень красивой?
– О, да. Но у нее был отвратительный голос. Я думаю, поэтому она не сильно преуспела в звуковом кино.
– Но что ты имеешь в виду, когда говоришь, что был влюблен в нее? По-настоящему влюблен?
– Такая любовь очень сильна, но она всего лишь фантазия. По сути дела, ты влюблен в самого себя, в образ самого себя (или своей противоположности), который ты проецируешь на кого-то другого. Сегодня психологи знают все о таких вещах, об этом можно прочитать во всех журналах. Это уже не так таинственно, как было раньше. Биология против психологии. Финал один и тот же.
– Но она действительно была очень красивой?
– Очень красивой.
Что я знала об Абруцци? Все и ничего. Все – потому что запомнила со школы подробную информацию о каждой провинции – для interrogazioni[139] по географии (предмет, который итальянцы воспринимают намного серьезнее, чем мы, американцы). Я затруднялась вспомнить какой-то факт по выбору, но если начинала с самого начала, то могла перечислять все без остановки так же легко, как катиться вниз с холма на санках. Ничего – потому что я никогда не думала, что там есть горы, настоящие горы, со снежными вершинами, как в Швейцарии. И я никогда раньше не проезжала мимо собора в Сульмоне, возле которого двенадцатилетний мальчик сказал американской актрисе, что поедет с ней, куда бы она ни захотела. И я никогда не смотрела в окна маленького cartoleria в Монтемуро, где тот же самый мальчик приглядывал за магазином, когда эта актриса появилась ниоткуда, потому что ей нужно было в туалет. На витрине было полно ручек и карандашей, бумаги и конвертов, наборов для черчения и тавровых угольников, как в тот самый день. Сандро попробовал открыть дверь, но она была заперта. Мы снова сели в «Фиат» и поехали дальше.
Было странно думать, что у Сандро есть дом, куда он может поехать, и там есть мама, и папа, и старший брат, управляющий cartoleria, и овдовевшая сестра, которая работает в офисе в Сульмоне и у которой трое детей, двое еще маленькие. А кто была я?
Я вдруг осознала, что не задумывалась над своей собственной ролью.
– Кто я такая? – спросила я. – Подруга? Ассистентка? Любовница? Девушка? Что ты сказал своим родителям?
– Не волнуйся, – сказал он. – Я все объяснил.
– Но что именно ты объяснил?
– Пожалуйста, не волнуйся.
Но, мне кажется, я уловила нотку неуверенности в его голосе.
– Мы будем спать с тобой в одной спальне?
– Нет, но я приду к тебе ночью, как Амур приходил к Психее.
Вся семья ждала нас на кухне, где в большом очаге на гриле готовилась огромная нога барашка. Было много объятий и поцелуев в обе щеки, и я сразу же почувствовала взаимопонимание с Мариссой, сестрой Сандро, и с ее симпатичными детьми, мальчиком и девочкой, которым было лет по одиннадцать. Отец Сандро держался несколько отстраненно, но он уже достиг того периода в жизни, когда не особо беспокоятся о внешних вещах. И если он не смог примириться с ними, то, по крайней мере, сдавал свои позиции грациозно. Он был безмятежным, мирным, тихим; он не был дряхлым, но все его заботы сводились к птицам, прирученной им лисе и двум собакам – короткошерстным пойнтерам. Это напомнило мне старую головоломку: как перевезти через реку лису, утку и мешок зерна в маленькой лодке, в которую за раз помещается только что-нибудь одно, у него были совершенно седые волосы, и его лицо покрывал седой пушок, как будто у него осыпались усы, потеряв свою густоту. На его щеках розовел легкий румянец, а глаза слезились. На нем были светлые брюки и две фланелевые рубашки, не сочетавшиеся по цвету. Манжеты обеих были расстегнуты и завернуты на запястьях.
Мать Сандро, совсем наоборот, – la norma[140] – была красивой женщиной с блестящими серебристыми волосами, завязанными в тугой пучок. В своем домашнем халате из чистого шелка она выглядела завораживающей. И если ее муж был весь светлый, то она – вся темная. У нее была морщинистая кожа, но морщины не глубокие. Она поразила меня своим крутым нравом и резким характером. Вот с кем следовало держать ухо востро, если мне вообще придется иметь с ней дело. Она в прошлом была учительницей французского и по какой-то причине, которую я не очень понимала, упорно разговаривала со мной по-французски. Я отвечала ей по-итальянски.