— А не заглянуть ли к Марко Пипличу? — спросил Ханс, когда служба кончилась. — Я близко знал его лет пять назад.
Мы начали долгий путь по извилистым горным дорогам, которые становились час от часу все уже и уже. Наконец, когда машина шла уже почти вплотную к скалам, мы остановились у трех старых домиков. Седой как лунь человек показался на пороге одного из них и стал близоруко вглядываться в своих нежданных гостей. И вдруг старик узнал Ханса. Они обнялись. Нас представили младшему брату Марко, который тоже годился нам всем в дедушки, и отвели в дом.
Голые побеленные стены и простая деревянная мебель контрастировали с затейливым орнаментом на домотканых дорожках, покрывавших светлый дощатый пол; здесь царили прохлада и спокойствие.
Потом оба брата сказали:
— Хлебните вина!
Мы были уверены, что они сказали именно это. Ханс говорил по-немецки, Бел по-испански, я кое-как управлялся с французским, а братья не говорили ни на одном языке, кроме родного. Пять лет назад Ханс общался с ними через переводчика. И все же старики были неотразимо дружелюбны.
На столе появилась бутылка какой-то жидкости цвета меда и блюдо фиников. Сдвинулись стаканы, и зазвучали всевозможные застольные изощрения: «Чирио», «Салют», «Прозит», «Бон сайте». К этому хору братья добавили свое «Живили». А потом подали свинину. Да, это блюдо было объеденье! Способ приготовления оказался довольно необычным: свиная туша выдерживается пару недель в рассоле, а потом двое суток лежит под грузом камней килограммов в пятьдесят — шестьдесят. После этого она два месяца коптится на медленном огне, причем топливом служат стволы оливковых деревьев.
За свининой следовали еще возлияния, которые полностью изгладили из моей памяти остаток этого вечера.
На следующий день Ханс встретил нас с горящими глазами.
— Я откопал человека, который нам нужен, — сказал он, потирая руки. — Доктор Бозораж, местный юрист и археолог-любитель. Он сам видел в детстве остатки акведука. Сейчас ему под семьдесят. — И, увидев выражение крайнего скептицизма на моем лице, добавил; — Он перекопал здесь все вдоль и поперек и обещал показать мне свою коллекцию.
Кроме того, Ханс поведал нам о надгробной римской надписи где-то вблизи гостиницы «Эпидавр».
Бел и я отправились на поиски и через несколько часов набрели на двух людей, которые увлеченно окапывали помидоры на небольшом участке метрах в трехстах от гостиницы.
Я заговорил по-французски, Бел по-испански, и дело пошло на лад.
— Римские надписи? А бог их ведает, — сказал один из них, глядя на меня с удивлением. — Ох уж эти мне туристы!
Мы обошли участок, останавливались у каждого камня.
— А что это там такое? — воскликнула Бел.
Я перешагнул через грядки томатов и увидел иссеченный ветром камень, где на высоте человеческого роста виднелась полустершаяся надпись по-латыни: «Доброволец Лартодиус из восьмого римского легиона скончался и похоронен на этом месте».
Доктор Бозораж также упомянул, что римский акведук, который он видел еще в детстве, сохранился на северной оконечности Цавтата. Он уверял, что ответвление акведука уходило под воду и, таким образом, пролегало по дну цавтатской гавани. Остатки его виднелись в море против большого старинного дома, в котором теперь помещался санаторий для македонских рабочих. Мы сделали несколько погружений в этом районе, но не нашли ничего, кроме нескольких глиняных черепков. Лично мне мысль об ответвлении акведука показалась абсурдной. Можно было понять, почему развалины акведука находились у санатория, недалеко от города и прямо на линии главных городских ворот, но с какой стати строить ответвление под прямым углом? Может быть, там располагался какой-нибудь пригород? Возможно, что оно вело к той двухметровой стене с нишей, в которой нашли когда-то клад монет, — эта стена, как видно, остаток римской сторожевой крепости (у ранних римлян было принято воздвигать сторожевой пост за пределами города).
Несмотря на то что изыскания на берегу были интересны и поучительны, было куда более важно надеть акваланги и поискать под водой.