Всего в коллекции д-ра Бозоража было около шестидесяти серебряных монет и множество бронзовых. Вообще же старинные монеты ценились в Цавтате не бог весть как высоко. Один старик рассказывал, что нашел горсть монет в прибрежной гальке, но выкинул их за ненадобностью. Другой житель обнаружил метрах в пяти от берега амфору — сосуд для хранения припасов, который широко использовался в греческих и греко-римских городах. (Кстати, амфора в переводе с греческого означает «несомый с двух сторон».) Внутри амфоры он нашел много монет, которые затем частью роздал, частью продал туристам.
Видел ли он другие амфоры?
Нет. Но нужно поискать.
Глава VIII
Об Асклепии, Аренде и Ли Кеньоне
Однажды я услышал, как один старый рыбак упомянул о Гротто Асклепиос (пещера Асклепия). Я навострил уши. Дело в том, что эта пещера неподалеку от Эпидавра была известна мне и раньше, но только как место действия мифических героев легенд. И вот о ней говорилось всерьез. Я жаждал подробностей.
Старик, от которого я услышал о Гротто Асклепиос, сказал мне:
— Эта пещера пересекает Цавтат из края в край, от бухты до рыбачьей гавани. И я прошел ее всю насквозь, правда, тогда я был молодым и сильным парнем, ведь было это как-никак лет сорок назад. Да здесь всякий знает, где она.
Считалось, что пещера сообщается с морем, так как в шторм она наполнялась гулким шуршанием далекого прибоя. Если предположить, что пещера была в древнем Эпидавре местом поклонения Асклепию (я предпочитаю греческое Асклепий латинизированному Эскулапус), то она, по всей вероятности, должна иметь выход где-нибудь в центре города. Оставалось ждать, пока приедет д-р Хубрехт, археолог нашей экспедиции.
На следующий день от Хубрехта пришла телеграмма. К сожалению, она была составлена по-немецки, принята по телефону в Сплите и в окончательном виде стала наполовину югославской, наполовину бог знает какой еще, но одинаково непонятной для нас. Когда он приезжает? И приезжает ли вообще? Или снова задерживается? С этой трилеммой в голове Ханс отправился в Дубровник, надеясь что-нибудь разузнать.
В час дня, когда мы встретили его, чтобы вместе сесть на обратный паром, телеграмма была для него столь же неясной, как и день назад. А еще часа через два, когда мы сходили в Цавтате по шаткому трапу, Ханс случайно обернулся и вдруг, словно с цепи сорвавшись, бросился назад, на паром. Те несчастные, что оказались на его пути, избежали принудительной ванны только благодаря близости набережной. Гам колышущейся толпы прорезал крик ребенка, на которого наступили в суматохе. Все это, как вы, вероятно, уже поняли, знаменовало прибытие д-ра Хубрехта. Начались взаимные представления.
Аренд и Сьюзан Хубрехт были очаровательной парой. Он — серьезный университетский профессор со всеми соответствующими атрибутами: борода лопатой и лукавый взгляд умных пронзительно-голубых глаз за стеклами роговых очков. Она — изящно оформленный сгусток энергии, готовый идти за своим профессором на край света.
Мы сидели в кафе на набережной и наблюдали ежедневный променад загорелых дочерна молодых цавтатцев, когда кто-то вдруг сказал по-английски прямо у меня над ухом: «Я вас ищу, а вы вот где!» — и Ли Кеньон вынырнул из-под переплетений виноградных лоз и направился к — нам. Высокий и голубоглазый Ли чем-то напоминал крепкогрудых викингов.
— Как тебе удалось дотащить весь свой скарб, все эти кино, фото и прочие камеры? — удивился я, зная, что автобус останавливается в полукилометре отсюда.
— Очень просто. Водитель остановил автобус прямо против кафе и сам помог мне дотащить мои пожитки. И вот я здесь. Можешь себе представить?
Вот уж это я мог себе представить, и даже очень хорошо. Точно так же нежданно-негаданно Ли объявился в прошлом году, когда мы снимали фильм на Балеарских островах.
Ли и Аренд немедленно завязали высоконаучный спор. Оба они побывали в одних и тех же местах на Крите, где Ли был официальным фотографом Британской археологической школы, проводившей раскопки в древнем порту Кносс.