Не было видно ни зги, облако грязи окутало нас целиком. Держа одной рукой находку, другой мы раскапывали грязь, теперь все равно нам уже нечего терять. Стало ясно, что мы нашли плиту из камня или железа. Над поверхностью грязи она возвышалась сантиметров на семьдесят. И вдруг под рукой — квадратное отверстие в плите. Теперь я знал, что это такое — якорный шток — мы нашли один из якорей греческого судна. Несколько минут, чтобы закрепить воздушные мешки, и вот мы медленно всплыли над грязью со своей добычей. Я поскоблил ее ножом — свинец. Вез особых усилий мы подняли ее на борт. Бел проявила к нашему якорю заметный интерес, но в то же время всем своим видом показала, что это ничто по сравнению с ее кувшином. Я жадно осмотрел свинцовую глыбу в поисках надписей или отметок. Зачастую отметка на штоке помогает установить принадлежность якоря. К сожалению, единственной отметкой на уныло серой поверхности была моя ножевая царапина. Шток весил килограммов сто — сто пятьдесят. Я был в восторге, а Джордж почему-то решил, что такое случается каждый день и не стоит того, чтобы распространяться об этом.
На следующее утро с палубы донесся испуганный крик Джорджа:
— Тедди, а это еще кто?
Я высунул голову из машинного отделения. На набережной стоял атлетически сложенный человек, который размахивал руками, стараясь обратить на себя наше внимание. На нем была яркая рубашка канареечного цвета и синие джинсы, а я знал только одного человека, который завидовал раскраске попугаев, — это мой друг актер Джон Партви. Последний из участников экспедиции прибыл наконец в Цавтат. Он был одним из членов-учредителей нашей «фирмы», но театральный ангажемент задержал его. Последнее письмо Джона было воплем исстрадавшейся души. «Я частично финансирую предприятие, — писал он, — но, боже мой, какой убийственный парадокс — не могу лично участвовать в нем». Теперь, слава богу, он сможет «участвовать», более того, он сможет «участвовать лично».
Первое, что он сказал, едва ступив на палубу и стянув пропотевшую рубашку: «У меня есть всего три дня, и я не намерен упускать ни секунды». К концу дня, после «кругосветного путешествия» в пределах Эпидавра с целью ознакомления новобранца с обстановкой, мы с Джорджем валились с ног от усталости и едва добрались до своих постелей. Но не успели еще предутренние петухи должным образом продемонстрировать свои вокальные способности, как Джон был уже на ногах и объявил, что пора приниматься за работу. Бел только-только взялась за кофе, а гидравлическая лебедка уже втащила на палубу последние звенья якорной цепи, и Джордж исчез на глубине с доской в руках.
Я поставил ручку на «малый вперед», и мы медленно потащились на средину бухты. Веревка натянулась, и теперь только клокочущие пузырьки в сотне метров за кораблем показывали, где в это время продирается сквозь заросли наш Джордж.
— Завтрак готов, — объявила Бел. «Очень вовремя, — подумал я, — Джон как раз успеет подкрепиться и сменить Джорджа на акваплане».
— Откуда столько пузырей? — вдруг взволнованно спросил Джон. Я посмотрел за корму… Целый поток пузырей вскипел на поверхности — с Джорджем что-то случилось.
— Бел, к штурвалу!
Я ринулся в каюту. Натянуть одинарный акваланг было делом двух минут. Подплыв поближе, мы застопорили машину. Я выбросил якорь и сам — за борт. Джон погружался вертикально вниз — это было нетрудно установить по шлейфу пузырьков, который поднимался со дна к поверхности совершенно прямо.
Здесь, на пятнадцати метрах, видимость была ничтожной, но пестро-полосатая рубаха Джорджа выделялась довольно ясно. Его загубник выпал, он был без сознания. И поскольку отверстие было теперь выше вентиля, воздух беспрепятственно вырывался из баллона.
Я сунул загубник ему в рот, и в рекордном темпе мы вылетели на поверхность — тут уж некогда думать о декомпрессии. Бел была в воде. Она отстегнула акваланг Джорджа, в то время как Джон поддерживал его голову над водой. Еще через минуту-две он лежал на палубе, а я делал ему искусственное дыхание. Через четверть часа он охнул, открыл рот и, обильно изрыгая воду, возвратился к сознательному существованию. Причину несчастья было нетрудно заметить: глубокий шрам сантиметров в пять рассекал его лоб, в том месте, где он натолкнулся на что-то твердое.
Уже к полудню Джордж, бережно перебинтованный и закутанный в плед, потребовал, чтобы ему позволили встать и заняться делом. Но он переоценил свои силы и с помощью «больничного персонала» был уложен на койку. Дня через два он чувствовал себя уже сносно, но, поскольку его еще мучили головные боли, а самое главное, экспедиция, по сути дела, закончилась, мы настояли на том, чтобы он улетел в Англию с первым же самолетом.