— Поведай-ка мне, молодец, почто поляки взяли верх над нашими полками в сече у села Клушино? — промолвил Василий Шуйский, сверля Степана Горбатова неприязненным взглядом.
— Изволь, государь, — невозмутимо проговорил Степан Горбатов, продолжая стряхивать пыль со своей одежды. — Навалились на нас поляки ранним утром, в нашем стане еще и побудку не играли. Брат твой, государь, с вечера пил вино и брагу в своем шатре вместе с Делагарди и прочими шведскими воеводами. А посему когда началась битва, то Дмитрия Ивановича пришлось окунать головой в ушат с водой, дабы из хмельного состояния его вывести. Поначалу-то воинством нашим верховодил боярин Василий Бутурлин, под рукой у которого находился передовой полк. Первыми натиск польской конницы не выдержали шведы, бежавшие со всех ног к лесу, а их военачальники Делагарди и Горн примчались в наш стан просить помощи у наших воевод. — Степан Горбатов усмехнулся. — Распивая хмельное питье в шатре у князя Дмитрия Ивановича, Делагарди хвастливо обещал взять в плен гетмана Жолкевского, а когда дошло до дела, то он первым ударился в бегство.
— Что было дальше? — мрачно спросил Василий Шуйский.
— После бегства шведов на правом фланге пришел в расстройство и наш левый фланг, там стоял полк Андрея Голицына, — продолжил Степан Горбатов. — А когда был тяжело ранен Василий Бутурлин, тогда вся наша рать вспять подалась. Лагерь наш был укреплен частоколом и плетнями, поэтому поляки с ходу не смогли его взять, да и воинов-то у гетмана Жолкевского было в пять раз меньше, чем у нас. Английские и французские наемники, коих было немало в шведской рати, ринулись было в контратаку на польских гусар, но были смяты и отброшены. На их плечах поляки ворвались в наш лагерь. Наши пушкари не решились открыть огонь, опасаясь задеть своих. Сеча в стане была страшенная! — Степан Горбатов сделал паузу, качая головой и продолжая усмехаться. — Поляки дрались как бешеные. Их палаши и сабли рубили в капусту и наших ратников, и наемных рейтар Делагарди… Кровь лилась ручьями, убитые лежали грудами среди возов и шатров.
— Брат мой уцелел или пал в сече? — нетерпеливо бросил Василий Шуйский.
— Уцелел соколик! — Степан Горбатов широко улыбнулся. — Дмитрий Иванович вскочил на неоседланного коня и утек в лес. Вся его свита умчалась за ним следом. Удрали и Делагарди с Горном.
— Чему ты улыбаешься, молодец? — Василий Шуйский грозно сдвинул брови. — Ты смеешься над моим братом или радуешься победе Жолкевского?
— Я радуюсь, что ушел живым из этой мясорубки, государь, — без тени робости промолвил Степан Горбатов. — Многие стрельцы из моего полка голову сложили в этой злополучной битве по вине таких головотяпов, как Горн и Делагарди, как воевода Гаврила Пушкин, как твой бездарный братец, царь-батюшка.
По лицу Василия Шуйского промелькнула судорога еле сдерживаемого гнева.
— Как ты смеешь, собачий сын, поганить своим языком моего брата! — воскликнул он, ударив царским посохом о каменный пол. — Ты небось первым показал спину полякам и теперь стоишь передо мной, скалишь зубы, возводя напраслину на моего брата и прочих воевод!
— Коль ты моим словам не веришь, государь, то расспроси любого из наших уцелевших ратников и воевод, — пожал плечами Степан Горбатов. — Тебе всякий скажет, как малодушно себя вели в сражении твой брат и вся его свита лизоблюдов. Я же в бегство обратился не раньше, покуда не расстрелял по врагам все свои пороховые заряды. И пищаль свою я не бросил, как некоторые. Сохранил я и бердыш, и саблю, и засапожный нож.
— Так ты, получается, храбрец из храбрецов, приятель! — с кривой ухмылкой обронил Василий Шуйский. — Может, мне следовало тебя во главе войска поставить, а?
— Я хоть и полковник, а не воевода, но до такого срама не довел бы наше воинство, окажись я во главе него, — жестко проговорил Степан Горбатов, уловив злую иронию в словах Шуйского. — Уж я-то не нализался бы вдрызг, зная, что враг недалече, в отличие от твоего брата, государь. И в сече я стоял бы стойко, а не визжал бы, как беременная баба, и не метался бы по стану с вытаращенными от страха глазами. Твой брат, государь, изначально уповал на шведскую рать Делагарди, отправляясь в поход против гетмана Жолкевского, как будто русские полки на поле боя совсем ничего не стоят. Недаром среди наших бояр и воевод ходит присказка, мол, Дмитрий Иванович Шуйский рожден на свет не для славы, а для позора русской рати.
— Замолчь, собака! — рассвирепел Василий Шуйский и швырнул в полковника свой тяжелый посох с заостренным концом. — Пшел вон отсель, гнилое отродье! И на глаза мне более не попадайся, Иудин сын!