Ноябрь 1991 г., Мурановская улица, г, Москва.
Небо в Москве по ночам
***
Небо в Москве по ночам, —
Оно почему-то бледно обычно зелёное.
Выйдешь, бывает, ночи среди по бычкам,
Или на тачку за водкою выскочишь, — и такое оно
Что фиг поймёшь его: мороз; ночь; город спит; кипит
Водяра в груди, и такая вокруг, братцы, глушь,
Что вот хрен бы и подумал, что Москва,
И такая не то, чтоб и грусть,
И такая не то, чтоб тоска,
А фиг поймёшь чего, сказано же. И мороз!
Ой, какой же мороз — ясный, твердый, как точно алмаз;
Точно чёрный алмаз! Вышибает аж слёзы из глаз;
Ох, не шутки, ребята! Ох, это, ребята, всерьёз!
И идти сквозь мороз, и идти, про себя бормотать
Из послания Феофана-Затворника кому-то из Аксаковых-младших:
"В первых строках письма моего спешу начать восстановлять
Пошатнувшуюся было веру вашу
В Вечность
загробных мучений и ада."
И чего тут ещё добавлять? Ничего добавлять не надо,
Сказанного (хоп! хоп!) достаточно, чтоб всё правильно (хоп!) понимать,
Трепетать от того понимания,
И идти сквозь мороз, и опять понимать, но и оду при том сочинять
“Размышления о величии Божием при свете северного сияния”,
И опять, и опять, и опять.
и т.д. — январь 1992, Москва, Алтуфьевское шоссе.
Позорной болезнью, ребята
***
Позорной болезнью, ребята,
Страдаю я сильно одной,
А если кому непонятно,
То я поясню: геморрой.
Казалось б, позорного что тут?
Болезнь — ну, такая болезнь.
Но если, друзья, без уверток,
Позорность в ней все-таки есть.
И с искренностью бесстрашной
Уж правду коль резать сполна,
Позорности ох до хрена ж в ней:
Не где-то, ведь в жопе она!
И очень бывает мне стыдно,
Когда обостренье ее.
Хотя за наружным цинизмом
И прячу я сердце своё.
1992 02
По Арбату биксы лазят
***
По Арбату биксы лазят —
Ох, ребята, огого!
Лазят так, что аж вылазят
Ума явленья моего!
Ох, такие, братцы биксы,
Что аж просто ачача!
Биксы просто клипсы-липсы! —
Так лишь и вскрикнешь сгоряча.
Ой вы биксы, росомахи,
Ой вы ж просто ой-ёй-ей!
Как обнажённы просто махи!
Но ток йщё более сильней!
И горячей — и прохладней.
Июнь 1992 г. Только не Арбат, а Калининский проспект. Новый Арбат.
От кого пахнет чем
***
От кого пахнет чем,
А от кого — и духами.
Сидишь так, бывает, опухший, похмельный совсем,
Сидишь, держишь пиво руками,
Сидишь, весь телесных немытых своих
Явлений могучий исток,
Сидишь, охуйваючичи от них,
Пьешь пива невкусный глоток,
Такой сидишь важный, как точно в парной,
Струишь весь потоками пот,
И тут как такое как ой ё ё ёй! —
Прохладное мимо идет!
И с силою страшною, как паровоз,
Бежит по спине мороз,
И мысли различные как ИСЗ
Давай в голове зэ-зэ-зэ,
И весь бытия ураган и поток
Как прям электрический ток!
Как ёбаный эх! кипяток!
Москва, Калининский проспект, июль 1992
Гля, бля, как снег повалил!
***
Гля, бля, как снег повалил!
Прямо импрессионизм!
Снова, значит, Россия во мгле.
В четырех, эх! шагах и троллейбуса не увидать.
И во мгле мы с тобою стоим,
И во мгле мы стоим захолустья, Россия, Россия ты мать;
Ох ты жизнь моя! — лишь бормотать.
Ох, курьерская служба, ох же быстрая ты словно ртуть,
А по правде — так прям дзэн-буддизм,
Потому что троллейбусы очень уж медленно, гады, идуть,
Ну, а метра нудный ваккуум — он и тем боле про жизнь
Ох, заставляет задуматься. Нет.
Уточним. Не “задуматься”. А
Взглядом упёршись мелькание в кабелей в чёрном окне,
Заставляет — вдруг! сразу! всё! — понимать.
Понимать заставляет: так вот же оказыватца, как!
То-то думаешь, думаешь — как оно так?
А оказывается, вот как! Оказыватца вот так!
И правда: иначе-то — как?
Ох, курьерская служба, ох же ты охохо-охохо,
Ох же ты ой-ой-ой оёёй!
Алкохо ты моё, алкохо,
Ох олгой мой хорхой уренгой…