Так я люблю её, братцы брателлы братушечки,
(Ёптыть, однако! И в этом, выходит, подобен я Пушкину!)
………………………
— и т.д.
2.
Как обычно, в конце — комментарий.
Рубинштейн пресловутый,
Эти стихи вот ему попадись, если б он прочитай их,
Гордый, гордо бы он надо мной посмеялся бы. Потому как
Не цитирует автор их (я) Дерриду и Делёза однако.
Даже Хайдеггер тут не упомянут ни разу, что вовсе уже неприлично.
Стихотворение наиобщеобычное,
Типа (стыдно при людях такое и вымолвить вслух!) Тютчева иль Пастернака.
— Фи! — скривился бы сказал перекладыватель гордый
Карточек библиотечных.
Так бы и написал в «Итогах».
Даже не написал бы: «Человеческое, —
Он пробурчал бы брезгливо, — слишком уж человеческое».
Что тут ответить? Да только себя процитировать,
Мною, в Тюмени ещё, в аналогичных случаях
В восьмидесятых ещё был придуман ответ, Мирославом Немировым:
Хуле ты петрить способен в поэзии, чмо ты ебучее!
Вот каков (очень правильный) мной им ответ.
Лучше коего — нет.
Нет.
Нет.
Нет.
начало сентября 1998.
День укорачивается и укорачивается, всё укорачивается и укорачивается
***
День укорачивается и укорачивается, всё укорачивается и укорачивается;
Лето, как впрочем и пять предыдущих, отличнейшим было, но только я, дятел,
Им ни чуть-чуть не успел насладиться, фигнёю различною всё заморачивался
и заморачивался,
Дни золотые (буквально! ведь лето!) на ерунду всё различную тратил и тратил;
День каждый день аж на глаз видно как укорачивается и укорачивается,
Самое главное же, что, как посмотришь на то, что
Там, позади, так увидишь, что нечего лучше совсем оборачиваться, —
Всё там безумно, и обло, озОрно, стозевно, позорно,
День укорачивается и укорачивается, всё укорачивается и укорачивается,
Тьма с обеих сторон каждый день от него отъедает;
Ладно бы день — жизнь ох как быстро всё укорачивается и укорачивается,
Жизень! Моя! Замечательная вся такая!
Тьма с равномерной стремительной скоростию на неё наступает;
сентябрь 1998
Сомнений нет, что именно Марине Влади
***
Сомнений нет, что именно Марине Влади,
Её с большими сиськами, конкретно, роли из кино “Колдунья”,
Обязаны мы изобилью в нашем поколеньи девушек Марина.
Но вот о чём, однако, следует подумать:
А не звучанье ли её фамилии повинно
В том факте, что Марины те, как это всем известно, боле-менее все — бляди?
А что оно есть так — то непреложный факт.
Одна такая, помню, мимо проходила,
Примерно в семисятседьмом, вся с оттопыренною жопой, круглой, в красных сапогах, —
Ох, из неё какая сила била!
Еще с кудряшками, с глазами точно звезды — ах-трах-страх!
И именно Марина, как потом узнал я, её имя было!
А вот ещё был, помню, случай... Впрочем, хули!
Всё это только рассуждения абстрактны.
Уж я не знаю — потому ли, посему ли,
Но так сложилась жизнь, прошло она так как-то,
Её суровые так разложились факты,
Что так и не пришлось ни разу ни единой мне из этих
Поближе познакомиться, каких такое множество имелося на свете.
Оно, конечно, вроде и не поздно, —
Подумать если, то не так уж я и стар,
К тому же, если взяться, наконец, совсем за ум,
Могу заделаться в кругах определенных так и вовсе суперстар,
А тут ещё позавчера нечаянно, как оказалось, и с женой развёлся,
И можно вовсе закатить совсем зелёный шум,
Такой, что ой-ёй-ёй, елдык-тык-дык и ексель-моксель!
Да разве нынешни Марины — те Марины,
Которые тогда, в последней четверти семидесятых,
Да в первой четверти потом ещё восьмидесятых?
Которые, хотя ебливы просто ужас,
На самом деле, в сущности, вполне невинны,
Ибо ебливы в основном из любопытства да за-ради дружбы?
А, впрочем, может быть, Марины-то и те —
Что, собственно, коль если прямо уж и честно,
Оно о нынешних Маринах мне известно,
Мене, погрязшему в позорной суете;
Да разве нынешний Немиров — тот Немиров,
На оных коий жадными очами зырил,
Весь трепеща, и трепеща опять, и охуйвая,
И уж совсем собой уж не сказать кого, являя,