Несмотря на отрицание дедом ложного прогресса, который успешно осуществлялся, несмотря на его презрение к противоестественным увлечениям и к уже запатентованным извращениям науки, крупнейшие комитеты и все ассамблеи под разными предлогами и всеми уловками приглашали деда и всегда с нетерпением его ожидали. Бытие деда было заполнено почти круговым маршрутом, на остановках которого народ не успевал заметить, что он уезжал. А дед успевал. Успевал забыть их всех. Однако не забывал их в массе, и при любой новой встрече он не терялся. Они для него были общим темным силуэтом с темными кругляшками голов сверху. Этот силуэт был узнаваем, привычен. Деталей в этом силуэте, то есть своих именитых, как и он сам, коллег, он не собирался выделять. Неузнавание распространялось на всех. В этой толпе он не заметил бы и свою внучку. И своему отражению в зеркале он бы лишь высокомерно кивнул.
Когда он краем уха слышал или краем глаза читал, что кто-то говорит о его книгах, его разъедало какое-то злорадство, что вся эта его чушь въелась и продолжает въедаться во все поверхности. Когда же и в беседах в его присутствии ссылались на его труды, дед сам мог вспомнить едва ли пару строк из самих своих текстов. Выручал любовник внучки, который знал их вдоль и поперек. Но дед отмахивался: «Оставьте эти посторонние мысли. Все спрашивают, как я ухитряюсь писать столько книг. Я им отвечаю одно: я не помню ни одной предыдущей». Лёва одобрительно кивал всем вокруг: я, мол, помню. Лёва точно цитировал труды деда. Но деду было невыносимо подозрение, что Лёва держал при этом в руках чью-то чужую книжонку.
– Похоже, он заучил все ваше наизусть, профессор, – все кивали на Лёву.
– В конце концов, он заставит меня в это поверить.
– Спросите его, проверьте.
– Ну вот например… – и замолчал. Наконец, повернулся к Лёве: – очень мило с вашей стороны.
– Спасибо, – сказал польщенный Лёва.
– Не за что, – ответил дед.
– Как это, не за что? Как раз наоборот.
– Это уж точно, – закивали остальные.
– И вы говорите, что я это написал? Дальше просто некуда, – и дед был прав. Действительно, многие считали, что книги его нужно сжечь вместе с ним, и с этим делом никак тянуть нельзя. Поэтому они считались старыми друзьями с дедом. В том смысле, что по ним не скажешь. Те же многие надеялись, что деду понравятся их собственные книги, но, однако, знали, что никакое красноречие на него не действует. Его нельзя было пронять даже и закрытым ртом. Хотя сам он собеседником был учтивым и слушающим – в этом убеждались тут же, потому что, он их же словами им же и отвечал. Они пытались подобраться к лучшим стрункам дедовской натуры. Никто до сих пор не сказал им, что их там нет.
От других абсолютно не знакомых людей на грядущее полное переиздание книг деда обрушивались похвалы настолько вздорные и несуразные, что казались даже убедительными. И дед невольно оглядывался, опасаясь, что какой-нибудь простофиля из стоящих рядом олухов, то есть из всех, кого он тут смутно помнил в лицо, может и поверить.
Число трудов деда было действительно так велико, что иногда думалось, что труды эти написаны людьми разными, ну хотя бы теми, чьи фотографии висели тут же на стене – никто не замечал, что на стену привинчены фотографии деда разных его же лет.
Начались докладчики. Теперь в глубине сверкающе-волшебной атмосферы маленькой голубой жемчужины Земли, в видимой атмосфере великой скуки остается только ждать (час, полтора, месяц?), когда все наговорятся, то есть уйдут. Уже?! Дед невозмутимо затаил радость. Но нет, и правда – обед.
Какая-то шумливая компания запланировала ресторан. Они ожидали его на лестнице к выходу, постукивая пальцами по папиросам. Что ему было делать? Он свернул в первую же дверь. Это был буфет.
Сухо жуя тминную булку, дед указал Лёве: «Можете присесть пока там», – и резко махнул рукой на дальний стул, запулив в лицо секретарю тминное семечко и крупинки соли с пальцев. Лёва послушно присел в темном уголке.
Все прочие, заходя в буфет, кланялись деду с разными любезностями. Не забывали и помощника:
– И передавайте привет Лёве. Он чудный, как у него дела?
– Ну, видимо, хорошо, понимаете, – каким чортом дед мог знать, что Лёва делает, и как у него эти его дела.