Лёва покорно тихо вздыхал: что поделать, эти смертно-тихие час или два можно было только молча почтить и проводить в небытие. Позвонил телефон. С трубкой у уха Лёва кивал невидимому Давыдову: «Да, у нас с Милой всё хорошо». «Ага, как же», – думала Мила, осматривая на ноге линяющий нос домашнего тапка.
Лёва по широкой дуге подбирался ближе. Мила наблюдала за ним не глядя и без всякого интереса. Лёва продолжал недоумевать, какой смысл – читать и читать. От книги отрываться не хотелось, хоть она и понимала, что ее в высшей степени деловой вид не очень-то вдохновляет Лёву, и вот он начал вертеть в пальцах что-то в кармане. Видимо, Мила сделала какой-то неосторожный жест, потому что Лёва, томимый ожиданием, не уходил. Мила читала, а он стоял. Как ни была интересна книга, раздраженным краем глаза и уха было видно, что у него там в кармане как будто недоеденный сухарь. Раздражало это не меньше, чем шарканье Лёвиных башмаков. Наконец, достал. Он таки добился своего, Мила оторвалась: нет, коробок спичек. Пустой. На стене, блеснув крыльями, вздохнула муха. Мила обреченно вздохнула тоже: «Да, Лёв». Лёва заулыбался, как будто увидел первый краешек нового солнца. И поскреб ногтем по спичечному коробку. Мила с удивлением заметила, что с того весеннего вечера знакомства больше не задумывалась, какого цвета у него глаза.
– Это твоя любимая книга? – спросил Лёва.
– Да. Сегодня и, вероятно, на следующую неделю.
Лёва спросил, может ей интересно, что теперь ему делать. Она ответила, что, конечно, интересно, но она как-то не успела спросить.
– Ты куда?
– Во двор, подышу один, – сказал Лёва.
– Давай. Если обрадуешься чему, сразу зайди и скажи.
С безнадежным детским вздохом, которого он по обыкновению безотчетно не сумел сдержать, несмотря на то, что всегда говорил себе больше этого не делать, Лёва отвернулся и вышел.
Если Мила оставалась к приходу почты, половину конвертов она не глядя выбрасывала – так исчезала половина всех огорчений. К другой половине она почти не прикасалась. На столике опять лежали деньги. Миле приходилось все тратить, чтобы не пришлось лишать мужа удовольствия давать ей деньги. Ей бы и хотелось тратить меньше, но тогда пришлось бы вступать в тягостно-вялые диспуты. Проще было молча брать и раздавать кассирам в магазинах. Доставлять удовольствие всем на обеих стадиях. Взял-отдал. Гардеробные забиты вещами одежды. Откуда они все взялись? Ей казалось вдруг, что дом увеличивается, и она выходила. Жить дома одной не всегда хотелось, хотелось пожить одной среди веселой улицы.
Тут очень кстати терпению библиотеки пришел конец. Пришло уведомление, что Мила задерживает книгу сверх всякой меры. Они устали оправдываться перед читателями, которые требовали в читальном зале ее. С них достаточно и того, что они изворачивались, убеждая тех, что есть книги и получше. «Теперь всё, Милочка! Пожалуйте сдать». Они, однако, обещали ей ее выдать снова в конце месяца.
Библиотека была рядом. Погода была не очень. Но все же Мила собралась. Она ходила туда не столько читать (вернее, она вообще там не читала), сколько смотреть на людей в читальных залах. То же касалось почтамта и зоопарка.
В библиотеке один сидел с таким видом, как будто не сидел, а стоял и отвечал кивками на бурные овации. На другом столе были разложены книги, обложки которых содержали слова «плохо» или «хорошо». Увидев под другой настольной лампой стопки книг с именем деда, она радостно посмотрела на читателя. Но тут же опешила, это был не Лёва. Было странно так обмануться. Оказывается, еще кто-то читал книги деда. Свою книгу она сдала, новую брать не стала – она стала опасаться последствий. Всех этих библиотечных угроз – в письменном виде они действительно выглядели угрожающе.
Она торопилась уйти. Она понимала, что и тут будет всем мешать. На этот раз – мешать читать. Что может быть хуже, чем мешать читать. Но всё же ей позволила чуть задержаться одна сценка. У стойки выдачи оказалось, что какой-то книги не оказалось. И щуплый тот обделенный читатель преобразился, он мгновенно достиг пароксизма беспредельной ярости. И не было намека на жалобы, это были односторонние окончательные проклятья. За всеми настольными лампами все подняли головы в зеленом полусвете. Видно было, что ему и всем это сейчас доставит удовольствие. Все в предчувствии небывалого дикого наслаждения замерли. Эта разрушительная сила копилась в нем годами, может вынашивалась с детства. Теперь он мог ей отдаться целиком. Все, и он, понимали, что его номер не пройдет. Но всем было хорошо, всем нравились его интонации и их набор. И никто тут не обращал внимания на Милу, никто на нее не пялился (как это было на улице). Она была одной из них, она была на седьмом небе. Обездоленный читатель сумел выпрямить сутулую спину, его худосочное тело в широком пиджачонке чуть не выпрыгивало из колышущихся штанов, оно ритмично дергалось внутри этих пустот прямой натянутой струной, проклиная все печатное дело начиная с Гуттенберга. Вообще всю письменность… Кирилла и Мефодия… Оглушенная библиотекарша в умилении не смела вытирать глаза, она сдерживалась, чтобы не протянуть к нему руки, и запихивала поглубже таки всплывшую из кучи на ее стойке ту самую, требуемую книжонку. Библиотекарша из осторожности ему не возражала: ведь с первого взгляда нельзя было исключить той возможности, что этот человек – студент! – а значит, станет большим человеком. В окна сверкали молнии.