В глазах животных сквозила лень жизни на всем готовом. Лёва тот на полном серьезе утверждал, что они получают и жалование. Причем не достаточно большое судя по презрению к зрителям, которое он увидел в позе львов, усаженных на тумбы. То, что тигры не обращают внимания на зебр в соблазнительном скаку, Лёва и Давыдов не нашли ничего противоестественного, поскольку каждый тигр волочил в пузе минимум по ползебры.
Очень не большое присутствие более мелких хищников, включая обезьян, естественно (и научно) объяснялось тем, что они по своему виду напоминают человеческих преступников. Лошади олицетворяют, кроме красоты, честь и достоинство, а также правопорядок, их чрезмерное количество никого не могло смутить. А вот огромного павлина достаточно было одного – и тут опять циркачи угадали с количеством. Но вместо того чтобы красиво стоять на одном месте, он, казалось, вот-вот засунет голову в велосипедные спицы. Медведей это, похоже, мало занимало – по ним было трудно сказать. Они надменно покрутили педали и уехали. Казалось, насовсем, на улицу.
Слоны, как всегда, вне конкурса – непревзойденные. Лёва схватил лежащую на подлокотнике руку Давыдова: видимо, он сам никогда не видел слонов. Выяснилось, что и Давыдов тоже.
Когда закрутились горящие мельничные крылья, с которыми сражался огнетушителем мечущийся огненно-рыжий орангутанг, вытянув копье одной руки и прикрыв глаза забралом другой, Лёва сильно хлопал в ладоши и сильно толкал локтем сидящую громадину Давыдова. Тот не чувствовал никаких толчков и Лёвиных дерганий за рукав, потому что открыл рот на лошадь с подведеными глазами и накрашенными ресницами. Она среди прочих была там одна такая, пролетающая сквозь горящие кольца.
Огонь кончился, началась сцена охоты. Тигр бежал по кругу за лошадьми, раскрашенными в зебр. Было заметно, что тигр сегодня переел и не был увлечен представлением погони. Теперь уже лошади гнали его перед собой. Он делал вид, что это он нарочно. Ему следовало, наверно, пропустить их – просто-напросто отстать на круг.
Одна из рассаженных по кругу макак, приосанившись, тайком от дрессировщика делала вращательные движения рукой, которые очень пошли бы шарманщику с пышными усами. Зрители грохали каждый раз – ей явно не доставало деревянного ящика. Дрессировщик был в восторге, хотя никак не мог уяснить, какой именно момент его программы заставлял бесноваться публику.
Клоун ходил по рядам и начал с того, что некоторым зрителям не следовало бы появляться на людях даже тут в цирке, даже в наморднике, даже если погасят свет. Над одним ухом клоуна была каким-то образом напялена большая половина невероятного цилиндра, из которого выпилили толстый клин, как из торта. Дети, дружно заливаясь, ставили со своих мест в проход подножки длиннющим башмакам: «Не зевай!», и высокая полу-пустота над клоунской головой сильно дергалась.
Грустный от всех сегодняшних огорчений клоун один единственный раз пустил длинные струи из глаз. Он угадал, что выбрал Лёву. Лёва отчаянно запротестовал: «Нет, нет», – и, уже радостно отплевываясь, протяжно воскликнул: «Неэт!» Публика грохнула громче, чем могла.
Клоун всё повторял: «Не надо смеяться. Скажите только, нравится вам все это или нет». Тяжело дыша, он даже стягивал свой помидорный нос на шею, пристраивал его на клоунский кадык, вращал разноцветным париком по оси головы. Вокруг голого носа остался красный ободок. Заглядывая крайним в рядах в глаза, он объяснял, что сегодня программа не очень, и звери не выспались, и лучше бы заглянуть через недельку. Как раз из отпуска выйдет его клоунесса – и тут вы все упадете. Все действительно уже съезжали с кресел.
Звонил надувной телефон, занимавший половину манежа, и клоун с трубкой, волоча за собой подпрыгивающий гигантский аппарат, вынужден был до срока отлучиться – видимо, это был не телефонный разговор.
Давыдов и Лёва были в таком восторге, что совершенно не заметили, как скучала все представление Мила. Она в испуге хваталась за штанину мужа, когда бедные акробаты падали вниз из-под купола. Ее разочаровали и слоны, в особенности их человеческие голые колени. На эти гладкие огромные колени было противно смотреть. В довершение, она не засмеялась даже, когда клоун, бегающий между трибун, брызнул из глаз струей прямо любовнику в нос ему на вдохе, и тот закашлялся, когда у него потекло через рот. Любовник кашлял и ржал вместе с мужем, который хлопал его по спине, чтобы тот не сильно захлебнулся, а неслышная в громе смеха Мила что-то утешительно говорила Лёве и протягивала ему платок.
На манеже, тем временем, сами того не ведая, устроили сцену с палубы ковчега. Были все. Как будто сто петухов пытались перекричать сотню ишаков, неслышный в этом гаме оркестр мог изображать лишь пантомиму игры на инструментах. Однако никакой гвалт не мог скрыть внезапное единое движение трибун. Все зрители замерли. Это был он – не приходилось сомневаться, кто именно. Он самый. Жираф Михаил. Он не имел ни малейшего намерения участвовать в представлении. Во всем этом цирке. Его запрокинутый под купол черный глаз вбирал в себя весь цирк. И там каждый с любого ряда мог разглядеть свое отражение. Михаил демонстрировал полное нелицеприятие. Ко всему. Как и Мила. Которую не впечатлил и сам Михаил. Ее не интересовало ничего, кроме работы.