Обернулись быстро. Везли миллион из банка. Того что на желтой горе. В банке их с улыбками первым делом спросили, как им погодка нынешним жарким утром. На этот вопрос Давыдов и Лёва чуть переглянулись: им, например, было бы очень неловко спрашивать кого бы то ни было о таких вещах. К их счастью, ответа никто не дожидался: не хотели бы они сейчас же взглянуть на документы? Они хотели. И уехали.
Дорогу перекопали, и они поехали в объезд по первому попавшемуся переулку. Давыдов невольно пригибался в салоне машины, когда ветки хлестали по его стеклу. Вдруг на машину изо всех своих сил залаяла собака, и машина в испуге шарахнулась. Это подготовило ее, машину, к большей неожиданности: старушка с ведром, одетая по-домашнему, плеснула из ведра всё ведро мути под колеса. Шофер от неожиданности вильнул, и машину чуть не занесло на встречную полосу. Внутри просторного салона Давыдов мгновенно и легко перевернулся ярко-красными ботинками вверх. Лёва уперся ярко-желтым ботинком в стекло, руками обнимая огромную ногу Давыдова. Того не было видно. «Давыдов, ты в порядке? Где ты? Ответь мне». Наконец тот сказал снизу «порядок». Шофер не снижал скорости, до дома доехали скоро. Шофер никогда не говорил и не глядел ни на кого. По его виду невозможно было сказать, напрягла его ситуация или позабавила. Давыдов с Лёвой отметили, что старушка имела схожие с ним черты характера, а точнее вакуума характера. Или вакуумного характера. И по дороге они присочинили подробности, из которых вытекала не случайность, а как раз преднамеренность старушкиных действий. Это было хладнокровное намерение не убийства даже, это было жертвоприношение. Они были для нее не людьми, а телами на заклание. А потом она спокойно себе пошла поискать кореньев среди городских деревьев. Не оглядываясь и даже не дожидаясь, что там за спиной.
– Вышла на улицу, и на те, пожалуйста. Разве полагается так делать? – Давыдов протянул руку на плечо шофера: – А ты знал? – тот, по-видимому, знал.
– А может, это из-за нас, – предложил Лёва.
– Как это из-за нас?
– Из-за тебя, в первую очередь. А тут еще миллион. Она именно нас выбрала для жертвоприношения. Она увидела это во сне и с улыбкой проснулась сегодня.
Давыдов согласно закивал. Затемнив окна до черноты в салоне машины, они поняли, что старушка в своей убогой сумрачной комнатке тайно творит моленья сатане. Понимать ее замысел им помогали тексты встречных рекламных плакатов по дороге. Салон машины постепенно отделялся своим полумиром от полумира за окнами машины:
– Чары неведомого зла.
– Расправляются черные крылья на фоне бледно-холодного солнца.
– В пустом безмолвии бесконечного пространства страха.
– Ни стона.
– Глухая дрожь мертвенно повисшего тумана великих и ничтожных душ.
– Но это их единственный приют.
– Жалобная пустота копит черные слезы.
– Слезы в миллиардах глаз.
– Покинутое место.
– Холод и пустота.
– Серый свет пустого холода.
– Холод как намек на свет.
– Они забыли даже, где они теперь.
– И вдруг отовсюду раздирающий жалкие слезы ледяной покойный смех.
– Забвение их так тяжело, что когда раздался смех того, кого нельзя забыть, все глаза, тем не менее, удивленно поглядели: «Кто?»
– Смех, которому никто не захочет подражать.
– Смешок, вымораживающий сам источник радости.
– Это наша тишайшая монашка преисподней в этот момент сотворила тихое жертвоприношение своему смешливому господину.
– В ее немом тщедушном невесомом теле сила, мера которой – слабость ближнего.
– Она кроткий черный столб в веющем поземкой песке пустыни до самого горизонта.
– Свою силу она знает, она бессловесна и опасна.
– Она вытерпит непереносимую боль, собственная смерть для нее событие не заметное.
– Она сама не глядя убила, выплеснув муть под машину, и, не глядя даже на дело рук своих, тихо пошла обратно с пустым мятым ведерком в свою лачужку.
– Где целыми днями напролет сидит одна с кривинькой улыбкой.
– Бледный узкий луч забрызганного окошка режет пыльную муть воздуха ее коморки, и пылинки медленно плавают внутри луча.
– И не зримая в затхлом воздухе скука ей не страшна.
– Она при жизни вкушает покой небытия.
– А как ее зовут?