Голоса подтверждения наполнили мостик, а затем ожил громкоговоритель, извещая экипаж "Манты" о переходе на первый уровень боевой тревоги. Капитан развернулся к нам с Аоки — мы скромно застыли у входа на мостик, изо всех сил стараясь никому не мешать.
— Все что мы вашими стараниями получили, Кимэра — боевую тревогу. И повреждения по правому борту. Повезло, что обшивки. Но в нормальной ситуации это недопустимо, и я не должен, вообще говоря, идти у вас на поводу.
— Я вас об этом и не просил. — ответил Аоки. — Высадили бы нас, и разошлись бы полюбовно, а потом я бы вам сообщил.
— И нам надо было бы оставаться абсолютно беззащитными? А потом еще и идти вас забирать? Благодарю покорно! Нет уж, Кимэра, я все-таки вас доведу куда надо и прослежу за вашей сохранностью. Но вы мой должник, так и знайте.
— Как угодно.
— Хм-м! — Сиэль резко развернулся, прошел к поручню помоста и оперся об него. — Все эти ваши авантюры… И отчего я только потакаю вашим капризам?
— Вы сами сказали, я ваш должник.
— Иди уже, Кимэра, вон с моего мостика! — в глазах капитана блестнули какие-то задорные искорки. — И больше здесь не появляйся!
— Уже идем, спешим и надрываемся! — отшутился тот и подтолкнул меня в спину: мол, давай уже, не стой столбом. Я поспешно выбрался в коридор, а Аоки последовал за мной. Дверь за нами еще чуть-чуть постояла открытой и тихо схлопнулась.
— Хочешь конфетку?
Я покосился на выуженную из бездонных, воистину бездонных карманов Кимэры коричневую карамельку в прозрачной самоаннигилирующейся обертке.
— Понял, не дурак. — конфетка скрылась обратно в карман. — Отчего такое лицо?
— Думал много. — пробурчал я, заходя в турболифт и прислоняясь к стенке. Аоки вошел следом и ткнул пальцем в панель у двери лифта, тут же закрывшейся. Турболифт, дернув нас обоих вниз, сорвался с места.
— О чем думал?
— Ну как о чем? О Жизни, Вселенной и Всем Таком, как говорилось у Адамса.
— И как? Все еще сорок два? — турболифт еще раз дернулся, и двери с фирменным лифтовым "дзынь-дзынь" отворились. — Лелуш, а серьезно?
— А серьезно, я много думал над собой и сделал выводы, наверное. Не обращай внимания, короче.
— Рад за тебя. — задумчиво кивнул Аоки. — Ты готов?
— Всегда готов.
— Не сорвешься?
— Ни в коем случае не сорвусь. — заверил его я, предусмотрительно умолчав о том, что для верности приму перед выходом эмоциоподавитель. Совсем чуточку. Не выходит самостоятельно — привьем искусственно, как бы мне не претило такое решение.
Но через свое отвращение надо переступать. Противно? Неприятно? Брезгуешь? Терпи, подонок, терпи! Хуже тебе точно не будет.
Со Вторым мы чуть ли не столкнулись в коридоре: слева кто-то оглушительно чихнул, и я обернулся на звук, встретившись лицом с братом. Тот чихнул еще раз.
— Бедненький. У тебя в кабине трубу охлаждения прорвало, или что? — с поддельным участием спросил Аоки.
— А, ч-ч-черт тебя дери, Аоки! — Лейдзи снова оглушительно чихнул. — Пошутил, называется… Тут за бортом плюс сорок пять, в кабине тридцать один, а у вас тут сучьи кондиционеры.
Он выпятил вперед грудь, демонстрируя нам насквозь промокшую и вонючую от пота майку, которую он носил под расстегнутой и настолько же мокрой жилеткой.
— Вот, полюбуйтесь! Попробуй тут не… пчхи!.. простыть-то! Короче, не задерживайте, я душ принять хочу…
— Интересный симстим получается… а чем тебе душевая в раздевалке не угодила, бро? — резонно спросил я. Лейдзи закатил глаза:
— Ну блин. Она же общая!
— И что? Там все равно днем в дээр-очках никого не найдешь. А ты все равно боишься не пойми чего. О сохранности своей тощей жопы печешься, не иначе…
— Я тебе щас ка-ак… апчхи!.. — попытался пригрозить братец, но махнул рукой и утопал дальше по своим делам. Я пожал плечами. Вообще, хочет мыться у себя — его право, но потретировать генетического родственника — это завсегда.
Послушайте только меня, какими я понятиями оперирую! Я и сам зашелся в смехе, заставив шедшего рядом Кимэру удивленно воззириться на меня.
…Ничего выдающегося не произошло, только лишь прозвучало по громкой связи объявление о прекращении боевой тревоги. Большой иллюминатор кают-компании открылся, а я, сославшись на желание побыть одному, ретировался в свою каюту.
Зря. И я не знаю, за что я так провинился, что мне суждено постоянно сталкиваться с тремя до тошноты знакомыми людьми, но это опять случилось: моим глазам, когда я вошел в каюту, предстала возлежащая на моей кровати Сэа Темпести. Фиолетовая курточка из операторского костюма[33] висела на спинке стула, а высокие сапоги валялись подле кровати; их хозяйка лежала, закинув ноги в чулках одна на одну.
Здесь следовало бы устроить скандал, или хотя бы сразу, с пылу с жару, потребовать от Темпести немедленно выметаться отсюда. Признаться, мне это и хотелось сделать, но я удержал себя.
— Я даже не буду спрашивать, что ты здесь делаешь. — с отсутствующим видом пробормотал я.
— О? — Сэа вскинула бровь в притворном удивлении. — И что же ты будешь спрашивать?
— У тебя не найдется, случаем, цианистого калия? Или чего посложнее, чтобы уж точно не откачали…
— Чего-чего?! — она мгновенно изменила позу, усевшись на кровати и непонимающе уставившись на меня. — Вольфр-Икаруга, ты чего? Откуда рухнул в этот раз, с Восточной Башни?
— Тьху на тебя нейротоксином. — дверь за мной, тихо шурша, закрылась, и я прошел вглубь каюты и уселся на стул. — Знаешь, вот иногда такие моменты бывают, что аж жить не хочется. Идиотские и вторичные, как кино…
— Думать об этом забудь. — категорическим тоном отрезала она.
— Вот еще. Лучше уж от собственной руки, чем в постели от старости.
— Угу, а еще лучше — за штурвалом эш-ка. Думать об этом забудь, я еще раз тебе говорю. Во-первых, какая старость, тебе двадцать исполнилось едва ли два месяца тому назад…
— Ну-ну. А во-вторых?
— Во-вторых, что-что, а твое безжизненное тело я, м-м-м, хочу в самую последнюю очередь. Да-с. И то тогда я тебя своими руками пришью, чтобы ты был еще тепленький. Холодный, липкий и слегка подернутый разложенийцем трупик как-то не в моем вкусе, извини.
Меня передернуло от отвращения.
— Что труп, что не труп, а все равно противно. — высказался я.
— Да ну тебя. Лично мне такая идея нравится, очень даже. — Темпести облизнулась. — Только вот ты несговорчивый.
— А причем тут вообще я? Найди себе охочего до страсти паренька и делай с ним все, что душе угодно, а меня оставь в покое.
— Не-а. — она наставительно подняла палец вверх. — Это сделать никак не возможно.
— Отчего же?
— Дурашка ты. — Сэа плотоядно ухмыльнулась. — Мне же не сферический, абсолютно черный и в вакууме паренек нужен, а ты.
— Ну, допустим я польщен. А отчего же так?
— Так сложилось. — уклончиво ответила она. — Так что вот так. Не испытывал бы ты мое терпение, а?
— А то что?
— А то я тебя все-таки изнасилую. — невозмутимо сообщила она.
— Ты уже давно грозишься. — так же невозмутимо парировал я.
— И когда-нибудь эту угрозу выполню. Не бойся, мне себя не жалко, а тебя — тем более.
— Так а чего же я тут до сих пор рассиживаюсь — целый, невредимый и непорочный — а не валяюсь под тобой на кровати, м-м-м?
— Ты злорадствуй, пока можешь, и не тяни, хм, резину. А то доиграешься, попомни мои слова.
— Хм-м. Ну-ну. Будь по твоему. — покивал я головой. Словам Сэа я не собирался, — пока, — придавать большого значения. Перестанет языком впустую молотить — тогда и будем разбираться. В любом случае, перспектива оказаться с Темпести, да и с кем-либо еще, в одной постели меня привлекала меньше всего. Скорее даже наоборот — отталкивала. Скажем так, секс я не любил совсем не "для галочки"; мне был глубоко противен сам процесс. Было в нем что-то недопустимо примитивное — и от этого еще более отвратительное.