Странные посетители задавали вопросы все более прямо и нетерпеливо, пока до них не сразу, но все же дошла безнадежность их затеи. У здоровяка испортилось настроение. Он даже хряснул кулаком по косяку двери. Я вздрогнул от странного звука — дерево об дерево, и тут же понял: у него вместо левой руки — протез. Не знаю, как его звали, но имя второго, бледного, запомнил, потому что однорукий постоянно обращался к нему за помощью.
Винге.
Что ж… вполне возможно, их визит означает для меня начало конца. Мое время отмерено. И я должен спешить. Я должен успеть поведать всю историю, пока судьба не призвала меня в менее гостеприимные места.
16
Ожидание становилось невыносимым. Я и сейчас не могу вообразить, где, в каком месте человек может сильнее чувствовать одиночество, чем в бурлящем лабиринте улиц Густавии, в этом водовороте матросов, рабов и прочего сброда. Проснулся очень рано, заплатил конюху задаток. Он встретил меня, как старого знакомого, даже назвал по имени — и я пустился в путь. В третий раз я ехал по дороге в Куль-де-Сак. Туда, обратно и теперь опять туда. Единственный раз мне пришлось остановиться на развилке и поразмышлять — и надо же, в эту самую минуту из-за холма появился не кто иной, как Яррик, управляющий у Сетона. Он подъехал и поздоровался — с некоторым, как мне показалось, удивлением.
Пока мы гостили у Тихо Сетона, я ни разу не оставался с Ярриком наедине, но, как и тогда, он не показался мне особо общительным. Молча вывел на правильную дорогу, и последнюю четверть мили мы ехали бок о бок. Судя по мученической гримасе и по тому, как часто Яррик прикладывался к фляжке с водой, он, несомненно, был с похмелья. На чудовищном французском объяснил — ездил по поручению хозяина в Густавию передать товар. Сообщив эту новость, он внезапно рассмеялся — я не понял, чему именно, думаю, мало бы кто понял, но на всякий случай улыбнулся, что окончательно привело его в хорошее настроение. Его лошадь была куда резвее. Он показал мне ладонью дорогу — прямо, прямо, потом направо, налево, а дальше опять прямо, выразил уверенность, что я не заблужусь, и пришпорил коня.
Еще издалека я увидел Тихо Сетона. Он сидел на веранде с бокалом в руке. Заметив меня, поставил бокал и пошел навстречу — поприветствовал, как и тогда, вежливо и красноречиво, но я сразу заметил: чем-то он озабочен. Чем именно — попытался угадать, но не смог.
— Следуйте за мной, Эрик. Нам есть о чем поговорить.
К моему удивлению, он подвел меня к ряду лишенных окон бараков. Калитка и двери открыты настежь, железный засов и огромный замок валяются на земле. Тихо Сетон пригласил меня зайти. Я помедлил, с ужасом вспомнив картину, открывшуюся передо мной в трюме шхуны капитана Джонса. Но как только глаза мои немного попривыкли к темноте, понял: опасения напрасны. Бараки пусты. Я с удивлением посмотрел на хозяина.
— Надо же назвать причину, по которой я отказался показать рабов вашему кузену, — серьезно произнес Сетон. — Причина вот в чем: у меня рабов нет. Все они — свободные люди. Сама мысль — содержать людей в рабстве — вызывает у меня отвращение и протест. И не только у меня. Есть и единомышленники. С одним из них, английским капитаном, я разработал план. Я покупаю рабов в Густавии, временно помещаю их в усадьбе и дожидаюсь его визита. Здесь, на восточном берегу, он знает каждую мель, каждый риф, каждое коварное течение. С более или менее равными промежутками бросает якорь, посылает шлюпки, грузит людей и держит курс на Эспаньолу. Там они оказываются среди восставших братьев по расе и помогают бороться за создание собственного государства, свободного от рабства и угнетения.
Мы вышли во двор. Сетон, прикрыв ладонью глаза от палящего солнца, посмотрел на океан. Я молчал, не зная, что сказать.
Наконец он повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза.
— Три дня назад приехал Шильдт. Он напрямую потребовал разъяснений. Что ж… я знал, что он один из приближенных губернатора Багге, но мне ничего не оставалось, как открыть карты. Я, знаете ли, совершенно лишен таланта придумывать оправдания и отговорки. Да если бы даже и имел такой талант, вряд ли мне удалось бы провести вашего кузена. Весьма, весьма проницательный юноша. Так что я выложил все как есть — короче говоря, обнажил шею и надеялся на понимание. Представьте, Эрик, — я был целиком в его власти, но он меня понял! Клянусь — он меня понял! И поддержал, причем от всего сердца. Оказывается, он ненавидит рабство не меньше меня, и, не сомневаясь ни секунды, предложил свою помощь.