Очень скоро мне будет хорошо, и я, наверное, с удивлением и смехом буду думать о бедной лисичке и маленькой круглой сцене в парилке. К черту их! Молодое поколение, я так люблю вас всех. Мне жаль, что молодых и сильных, с чистым дыханием и ясными глазами все равно приберут к рукам всякие старые извращенцы.
Я докуриваю косяк до конца, пока у меня не начинает от дыма болеть горло.
В грязном пруду, на деревянном помосте, спят лебеди. Я знаю, что они, когда проснутся, будут деловито чистить перья, полоскать розовые клювы в воде и вытягивать шеи в сторону собирающихся зевак. Они будут вести себя так, словно почти не замечают общества друг друга. Но если их разлучить, они погибнут в одиночестве. Мне кажется, что это так. И дай бог, чтобы я не ошибся.
Глава 2
Я всегда просыпаюсь раньше. Лена, если ее не будить, может открыть глаза лишь тогда, когда утреннее солнце начнет светить ей в лицо. А я не могу так, самые неприятные мысли всегда приходят ко мне именно по утрам, когда я беззащитен. Иногда я не могу сопротивляться своим мыслям, и тогда точно можно похерить весь дальнейший сон. В детстве обо мне говорили, что я чрезвычайно впечатлительный человек. Каждый мой промах производит на меня гадкое впечатление, вот в чем дело.
Лена лежит рядом, я чувствую ее спокойное тепло и, если бы не это, то пробуждение точно было бы отвратительным. Она не знает, что я уже не сплю, она видит сон, и ее глаза вздрагивают под смеженными веками. Ее тонкая нерусская бровь сведена к переносице. Наверное, это не очень хороший сон.
Но я не бужу ее. Более того, я хочу, чтобы она и дальше не догадывалась о моем пробуждении. Пусть она узнает об этом, лишь когда я сумею выскользнуть из постели и из дома.
Я медленно сдвигаю зеленоватую простынь к ногам и сажусь в кровати. У меня ломит поясницу, должно быть, я спал в неудобной позе. Я тру глаза и долго не хочу отнимать рук от лица. Лена шевелится, но так и не может проснуться из своего тревожного сна. Ее глазные яблоки синхронно движутся. Сплетенные ресницы трогательно дрожат.
Быстрым движением я встаю и окончательно освобождаюсь от простыни. Кровать слегка раскачивается, и Лена снова неопределенно шевелится. Было бы лучше, если бы она спала.
Я ступаю на ковер, и мои ступни тонут в его ворсе. Этот ковер, пожалуй, самая дорогая вещь в нашей квартире. Подарок на свадьбу.
Я смотрю на Лену, ее крупное белое тело (за несколько лет я приучил ее спать без ночной рубашки) сейчас не возбуждает меня, а заставляет улыбаться чему-то. Я опускаюсь в податливый ворс острыми коленями и с удовольствием нюхаю ее кожу. Но я не хочу, чтобы она просыпалась.
У меня масса дел, и некоторые из них буквально неотложны. Но мне кажется, что один день уже ничего не изменит, а когда я почувствую, что, наконец, оказался на краю, то моя больная совесть удержит меня.
Я снова укрываю Лену, мне не хочется, чтобы она осталась лежать вот так, голая, одна в пустой квартире. Сейчас главное – тихо одеться и уйти. Боров, должно быть, еще дома, но нужно торопиться, он так рано втыкается в разные движения. Хотя, если ты барыга и продаешь траву или белый, значит, ты должен сидеть дома. Ты должен быть всегда доступен, иначе грош тебе цена.
Я ухожу на кухню и выпиваю два стакана кипяченой воды. В животе словно конденсируется прохладное облако. Я торопливо отрезаю ломоть черного хлеба и жую его на ходу.
Стараясь не шуметь, натягиваю джинсы. Потом соображаю, что одеться лучше в коридоре или в ванной, тогда Лена не услышит шороха, а она очень чутко реагирует на звук, который производит одежда. Просто она знает, что я могу неожиданно уйти. Белая футболка слегка пахнет потом – я так и не успел ее постирать.
Когда много и часто куришь марихуану, то жизнь словно замирает вокруг тебя, и ты живешь в какой-то сладкой дремоте, по утрам забывая свои вечера. Тут уж не до стирки, а Лена не склонна к домашнему хозяйству. У нее благородная кость и изысканный цвет кожи. Ее предки – великие аланы, а наш брак – почти расовое преступление. Я не шучу. Мои прабабка и прадед после войны приехали селиться на новые места на телеге с запряженной коровой. Корова проковыляла из Арзгира добрую сотню километров, а после еще исправно телилась и давала молоко. Такие дела, как говорится.
Я принимаюсь искать носки в шкафу с зеркальной дверью, отодвигающейся вбок, словно в купейном вагоне. Целлофан предательски хрустит. Искусству подбирать шмотки меня научила Лена. Сама она одевается просто безукоризненно, и ее гардероб не в пример дороже моего. С ужасным хрустом чертового пакета, наконец, достаю одну пару.