При открытии военных действий численность французских сил, включая сюда и союзников, определяли в 350 000 человек; теперь мы знаем, что она превышала 470 000. Когда русские находились под Смоленском, им было известно, что около 150 000 человек было оставлено под Ригой, против Витгенштейна, под Бобруйском и против Тормасова. Следовательно, русские полагали, что главная армия уменьшилась до 200 000 человек, затем исключили гарнизоны, оставленные на важных этапах и в разных городах, а также больных, убитых, раненых и отставших, общее число которых предполагалось всего лишь в 50 000 человек. В итоге сила главной армии французов определялась русскими всего в 150 000. Правда, и в этом случае на стороне французов сохранялось превосходство сил, но не настолько большое, чтобы мысль о возможности победы над ними была совершенно исключена.
Подсчеты русских не вполне совпадали с действительностью, так как центр Наполеона тогда, т. е. в начале августа, достигал еще 180 000 человек.
Впрочем, такая ошибка простительна во время войны, где каждый день приходилось совершать марши и когда не было времени собирать в достаточном количестве необходимые данные.
Когда русский император Александр покинул армию, то выполняемые им функции по верховному командованию отпали, и тем самым Барклай обратился в самостоятельного командующего Первой Западной армией. Однако император формально не передавал генералу Барклаю верховного командования над обеими армиями, опасаясь обидеть князя Багратиона. Правда, Барклай был старшим генерал-аншефом (генералом-от-инфантерии), и этого обстоятельства в крайнем случае было бы достаточно для того, чтобы иметь некоторый авторитет перед другими генералами; однако для такого ответственного поста, как командование армиями, значение одного старшинства в чине никогда не считалось достаточным, и во всех государствах признавалось необходимым специальное полномочие монарха. Так как Багратион был лишь немногим моложе Барклая, а боевая слава обоих была приблизительно одинаковая, то император, конечно, предвидел, что определенно подчеркнутое подчинение его Барклаю будет обидным. Как, собственно, обстояло дело с главнокомандованием, никто в точности не знал, да и теперь, я полагаю, историку нелегко ясно и определенно высказаться по этому вопросу, если он не признает, что император остановился на полумере; надо полагать, что он рекомендовал князю Багратиону входить в соглашение с Барклаем по всем вопросам вплоть до изменений в группировке. Автору неизвестно, имелось ли уже тогда намерение поставить во главе обеих армий князя Кутузова; однако в войсках стали говорить об этом назначении лишь незадолго перед тем, как оно состоялось, и притом как о мере, ставшей необходимой вследствие нерешительности Барклая. По всей вероятности, император захотел посмотреть, как поведет дело Барклай, и тем самым оставить себе открытым путь для назначения другого главнокомандующего.
Генерал от инфантерии князь Петр Иванович Багратион. Гравюра И. Ческого. 1812–1813 гг.
Когда Барклай прибыл в Смоленск, то Багратион заявил, что весьма охотно будет служить под его начальством; армия радовалась такому единению, но, по правде говоря, оно было недолговечным, потому что скоро выявилось различие во взглядах, и на этой почве возникли недоразумения.
Но до соединения с Багратионом Барклай мог действовать вполне по собственному усмотрению. Он все время сознавал себя обязанным дать сражение, так как непрерывное отступление вызвало в армии явное недоумение. Впечатление создавалось тем более отрицательное, что приходили известия о блестящих победах на второстепенных фронтах. Засада, устроенная Платовым у Мира 10 июля, привела к весьма блестящему результату; бой Багратиона под Могилевом 21 июля изображался как победоносный прорыв; блестящий захват в плен бригады Кленгеля в Корбине Тормасовым 26 июля произвел сильное впечатление. О победе Витгенштейна, одержанной им 31 июля под Клястицами, много говорили, умалчивая о неудаче, которая на следующий день постигла его авангард под начальством генерала Кульнева. В первую минуту после получения всех этих сведений моральное состояние и уверенность войск повышались; но когда затем убеждались, что все эти успехи не приостанавливают отступления, то эти чувства быстро переходили в полное недоверие, недовольство и апатию. Раньше никто не думал и не мог себе представить, что возможно отступить до Смоленска, не попытавшись даже принять серьезное сражение. Между тем, необходимость предварительного соединения с Багратионом являлась достаточным и слишком определенным основанием, которое должен был бы понять любой офицер русской армии.