Пожалуй, только А.Н. Попов отважился на то, чтобы заметно снизить патриотический накал этого эпизода, честно сказав, что эти несколько сот патриотов представляли собой пьяную толпу городских подонков, накануне растерзавших брошенное им Ростопчиным тело «предателя» М. Верещагина, а теперь, разнося оставшиеся без присмотра кабаки, решившие отразить армию Наполеона[82].
Если оставить в стороне описания отечественных историков и обратиться к свидетельствам очевидцев с русской стороны, то их оказывается весьма немного. Главным (и чуть ли не единственным) русским свидетелем этого эпизода оказывается А.Д. Бестужев-Рюмин, чиновник Вотчинного департамента, наблюдавший сцену (точнее, часть сцены) из окон Сенатского здания. Из текста его воспоминаний следует, что солдаты французского авангарда вынуждены были выломать Троицкие ворота, так как те были заперты (при этом из текста не ясно, были ли ворота выбиты орудийными выстрелами, либо взломаны как-то иначе). После этого в ворота въехало несколько «польских улан», которые начали рубить стоявших у Арсенала людей с оружием. Когда несколько человек пало окровавленными, остальные, бросив оружие, стали просить пощады. Уланы сошли с коней и стали отбивать у ружей приклады, после чего «засадили их (людей — В.З.) в новостроющуюся Оружейную Палату». Вслед за уланами вошла через ворота конница. Впереди «ехал генерал, и музыка гремела». На стенных часах, что были в департаменте, Бестужев-Рюмин увидел, что была половина пятого[83].
Еще более «понижает» героизм сцены неизвестный русский автор письма, составленного сразу после событий: неприятели «застали русских в арсенале, с оружием в руках, кричали им чтоб они его бросили, многие не понимали их, подавали им, думая что они просят оное себе его, а злодеи таковых убивали, тут последовало смятение смешанное с ужасом и отчаянием…»[84]
С русской стороны имеется одно любопытное свидетельство, правда косвенное, да и зафиксированное много лет спустя человеком, пережившим французский плен. Оно принадлежит В.А. Перовскому, тому самому, которого под именем Базиля вывел в романе «Сожженная Москва» Г.П. Данилевский. 16 сентября (н. ст.) в доме Баташова Перовский говорил с офицером из свиты Мюрата, голова, часть лица и правая нога которого были перевязаны. Этот офицер с нескрываемой злобой поведал, как при вхождении в Кремль сопровождавшие Мюрата были встречены ружейными выстрелами. «Это была толпа вооруженных жителей; выстрелы ранили несколько человек из свиты короля; не успели еще опомниться, как отчаянные с криком ура! бросились на французов… один большой сильный мужик бросился на него, ударил штыком в ногу, потом за ногу стащил с лошади, лёг на него и начал кусать в лицо; старались его стащить с офицера, но это было невозможно, на нём его и изрубили». «Искусанный француз с негодованием уверял меня, — вспоминал Перовский, — что от мужика пахло водкой». «Французы принуждены были выдвинуть два орудия и выстрелить по толпе несколько раз картечью; последние сии защитники Кремля все были побиты»[85].
Никольская улица в Кремле (Вид в Кремле у Никольских ворот на здания Сената и Арсенала). Худ. Ф.Я. Алексеев и ученики. 1800-е гг.
Со стороны москвичей (правда, не русских, но иностранных) имеется еще 2–3 свидетельства этого эпизода. Наиболее убедительное принадлежит французскому эмигранту Ф. д’Изарну. Оно звучит так: «Проходя в ворота Кремля, выходящие к Никольской улице, генерал (Себастьяни — В.З.) увидел около двухсот вооруженных граждан, которые собрались толпою в Кремле; он обратился к какому-то любопытному, находившемуся вместе с ним под воротами, и сказал ему: “Вы говорите по-французски. Подите и скажите этим людям, чтобы они положили оружие, — иначе я велю стрелять по ним”. Любопытный, очень смутившись этим поручением (он очень мало знал по-русски), но побуждаемый чувством сострадания, которое его приглашали доказать на деле, отправился к русским с переговорами, чтобы предупредить слишком неравный бой. Несмотря на это, французы, все продвигаясь вперед, были встречены несколькими ружейными выстрелами, на которые они ответили двумя пушечными; но, благодаря переговорщику, сражение остановилось на этом. Русские побросали ружья и мирно разошлись»[86].
83
Бестужев-Рюмин АД. Краткое описание… С. 363–364. Хотя свидетельства Бестужева-Рюмина и заслуживают всяческого внимания и доверия, тем не менее, и они вызывают законный вопрос: о каких таких «польских уланах» повествует Бестужев-Рюмин, если во 2-м кавалерийском корпусе, который определенно шел в авангарде первым, был только прусский 1-й сводный уланский полк, двигавшийся вслед за передовым 10-м польским гусарским? Нельзя исключать, что Бестужев-Рюмин принял за «польских улан» либо польских гусар, либо прусских улан.
84
Отрывок из чернового письма неизвестного лица / / Бумаги, относящиеся… Ч. 3. С. 262.Сразу после появления в Кремле французов «во время благовеста к вечерни» в Успенском соборе был схвачен вражескими солдатами «в волосатых касках и в странных мундирах» священник И.С. Божанов. Он слышал только один выстрел пушки (Тетрадь священника московского Успенского собора И.С. Божанова. 1822 г. // Бумаги, относящиеся… Ч. 4. С 57–58).
«Три пушечных выстрела в Кремле», которыми «разгоняли народ, там собравшийся», услышал Ростопчин (Ростопчин Ф.А. Ох, французы! М., 1992. С. 314).
85
Перовский В.А. Указ. соч. Ст. 1036. Возможно, что именно этот искусанный офицер из свиты Мюрата, который, по словам Перовского, «собою был очень хорош», и стал персонажем рассказа Сегюра, Бургоня, а потом и Тарле. В справочнике А. Мартиньена мы обнаружили только одного возможного претендента на роль «искусанного офицера» — это адъютант штаба (adjoint d’etat-major) шеф батальона неаполитанской службы Пишон (Pichon). Согласно документам, он получил ранение в пригороде Москвы; правда указано, что это было 15 сентября (Martinien A. Tableaux par corps et par batailles des officiers tues et blesses pendant les Guerres de l’Empire. 1805–1815. P., 1899. P. 36).