В 1879 г. вышли в свет воспоминания Г.Н. Кольчугина[330], члена муниципалитета, затем — переизданы воспоминания Бестужева-Рюмина и многих москвичей, остававшихся в столице во время оккупации. К столетнему юбилею 1812 г. отношение к московским «коллаборационистам» изменилось окончательно. В.Я Уланов (1912 г.) и П.П. Гронский (1912 г.)[331], работавшие с документами Сенатского архива, пришли к выводу о том, что эти люди были отнюдь не преступниками, но лицами, пытавшимися охранять соотечественников от насилий и грабежей! Пожалуй, только в книге С.В. Бахрушина (1913 г.)[332] все еще звучал прежний мотив о том, что муниципалитет и полиция были слабыми орудиями чужой воли. В советское время тема перестала пользоваться популярностью. Авторы либо вскользь упоминали муниципалитет и полицию[333], либо отмечали их минимальную эффективность в плане помощи оккупантам[334]. В постсоветское время ситуация стала меняться. В 1997 г. А.Ю. Андреев опубликовал интересные письма профессора X. Штельцера[335], хотя и имевшие явную цель оправдать себя как члена муниципалитета, но возбуждавшие искреннее сочувствие к их автору, оказавшемуся в тяжелейших обстоятельствах. В 2001 г. Е.Г. Болдина ввела в научный оборот целый комплекс неиспользовавшихся ранее материалов из Центрального исторического архива Москвы и составила максимально полный список лиц (143 человека), привлеченных к делу во время работы следственной комиссии[336]. Наконец, А.И. Попов в работе 2002 г. вновь попытался оценить эффективность созданных французами русских структур в Москве, солидаризируясь в своих выводах с авторами начала XX в.[337]
Тем не менее, несмотря на наличие обширной историографии, многие вопросы, относящиеся к истории московских органов власти при Наполеоне, на сегодняшний день исследованы слабо или не поднимались вовсе. К таковым мы относим:
1. Цели создания этих органов.
2. Время создания и обстоятельства самого процесса их формирования.
3. Мотивы, предопределившие сотрудничество российских подданных или тех москвичей, которые не приняли присягу на подданство России, с оккупантами.
4. Результативность деятельности муниципалитета и полиции.
Наконец, пришло время поставить вопрос и о том, в чём, собственно говоря, заключались характерные черты коллаборационизма периода Отечественной войны 1812 года.
Особенности возникновения муниципалитета и полиции в оккупированной Москве невозможно понять, не обратившись к той ситуации, которая сложилась накануне прихода армии Наполеона. Прежде всего, следует напомнить, как складывались отношения московского главнокомандующего Ф.В. Ростопчина с московскими иностранцам до прихода неприятеля. Они были более чем натянутыми и отличались со стороны русского градоначальника чрезмерной суровостью. На протяжении мая — августа 1812 г. Ростопчин публично наказал плетьми своего повара Теодора Турне (20 ударов), отправив его затем в Тобольск; француза Петинета (50 ударов), приказав отослать в Сибирь (его не успели отправить, оставив во Временной тюрьме); немецкого портного Шнейдера (30 ударов) и француза Токе (20 ударов), приказав отправить их в Нерчинск (это было заменено на ссылку в Вятку). Были отправлены «за дерзкие слова» в Пермь и Оренбург без публичного наказания плетьми поляки Овернер и Реут, в Сибирь «за агитацию против России» — француз Этьен Гиро и «иностранец» Чернин, а в Пермь — давний недруг Ростопчина доктор А. Сальватори[338].
20-21 августа в Москве было арестовано 40 «подозрительных» иностранцев — французов, немцев, итальянцев (среди арестованных оказалось даже 2 еврея), которые служили в Москве врачами, поварами, музыкантами, учителями, танцмейстерами и актёрами. Были среди них и купцы. Вместе с 40 арестованными выразили желание отправиться ещё 4 женщины с детьми. Предполагалось арестовать ещё как минимум 6 человек, но сделать это по разным причинам не удалось[339].
Как уже знаем, Ростопчин сознательно и последовательно возбуждал в московской черни недоверие и неприязнь ко всем иностранцам, проживавшим в Москве. Хотя он и писал в воспоминаниях о том, что ему удалось предотвратить массовое побоище москвичей-иностранцев незадолго до вступления в город Наполеона, но сама атмосфера, в которой такой заговор смог бы иметь место, была создана самим московским градоначальником[340].
331
Уланов В.Я. Организация управления в занятых французами русских областях / / Отечественная война и русское общество. С. 121–141; Гронский П.П. Исторические материалы, извлечённые из Сенатского архива / / Журнал министерства юстиции. 1912. № 3. С. 213–224.
334
Тарле Е.В. Указ. соч. С. 211–213; Троицкий Н.А. 1812. Великий год России. М., 1988. С. 196.
336
Болдина Е.Г. О деятельности Высочайше учрежденной комиссии для исследования поведения и поступков некоторых московских жителей во время занятия столицы неприятелем // Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы. М., 2001. С. 30–63.
338
ЦИАМ. Ф. 46. Оп. 8. Д. 376, 377, 378, 402, 405; Бумаги, относящиеся…Ч. 1. С. 113–116, 155; Ч. 2. С. 22.
339
Московский обер-полицмейстер Ивашкин доносил Ростопчину по поводу «ускользнувших» иностранцев: Блондель уехал в Петербург, Шарне — в Казань, Перру оказался в Голицынской больнице на излечении, Бено был в Каширском уезде в дер. г-жи Лихарёвой, шевалье Блинельт — в Калуге, некий «аббат, живущий у г-жи Грибоедовой, выехал вместе с нею в деревню ея» (Ивашкин — Ростопчину. 25 августа (ст. ст.) 1812 г. // ОПИ ГИМ. Ф. 160. Ед. хр. 193. Л. 25.
340
Когда московский купец Мюллер был ограблен на улице двумя дюжими русскими парнями под предлогом его иностранного происхождения, в полиции купцу было сказано, что «мы не можем компроментировать энтузиазм народа» (Histoire de la destruction de Moscou. P. 55–56). Как мы уже указывали, автором данных воспоминаний, имя которого во французском издании скрывалось под криптограммой “A.F. B…ch”, был московский немец врач А.В. Нордгоф. Подробнее см.: Шарф К. Свидетель и историк войны 1812 г. немецкий врач А.В. Нордгоф и его мемуары о разрушении Москвы / / Немцы в России. Русско-немецкие научные и культурные связи. СПб., 2000. С. 334–352 (На эту публикацию нам указали Б.П. Миловидов и А.И. Попов). Вместе с тем, во французской историографии авторство нередко приписывается известному писателю, издателю и журналисту А. Бошану (A. Beauchamps), что маловероятно.