Между тем, Москва продолжала гореть. «Ночь с 16- го на 17-е, — писал 21 сентября Пейрюсс своему брату Андре, — разразилась новыми бедствиями; ничто не могло уберечься; пламя распространилось еще дальше на 4 лье. Небо было в огне»[636]. 17-го пожар не утихал. Однако около 3-х часов дня начался сильный дождь, ветер утих и сила огня в некоторых местах немного уменьшилась, но не везде[637]. Так, капитан Риго, пробираясь через Москву после выполнения какого-то задания, с трудом находил путь среди огня: «…меня душили жестокий ветер, дым и разряженный вследствие огня воздух. Москва превратилась в бездну, в океан огня; пламя шло с севера к центру, и оно достигало самого неба; куски кровельного железа падали с колоколен и домов с грохотом на широкие мостовые, отдаваясь в горестном сердце…»[638] Вионне де Марингоне также свидетельствует, что 17-го «ветер изменил направление и понес огонь к Кремлю». Частям Молодой гвардии, находившимся в центре города, был отдан приказ ограничиться «защитой Кремля и той части города, которая располагается у Кузнецкого моста, где жили иностранные купцы»[639].
К вечеру того же дня генерал-адъютант Нарбонн был послан из Петровского с небольшим отрядом спасать от огня Слободской дворец (французские мемуаристы называли его исключительно Желтым дворцом). Отряд смог пробраться к дворцу, делая большие объезды из-за пожаров, только к 10 часам вечера. По дороге отряду попадалось «на улицах много вооруженных русских солдат, свободно разгуливавших», немало было и русских раненых, старавшихся «укрыться от пламени». Была встречена «толпа жителей, нагрузивших на свои повозки все наиболее ценное, и которых наши солдаты грабили». Нарбонн дал этим жителям эскорт, чтобы они смогли выбраться со своим скарбом в пригород. Достигнув Желтого дворца, люди Нарбонна убедились, что его уже невозможно спасти. Полюбовавшись напоследок роскошью обстановки и «свернув множество картин», они возвратились в Петровское[640].
Вечером 17-го отправился с десятью солдатами в ночную экспедицию бравый Бургонь. Той ночью они расправились с несколькими «поджигателями», попытались спасти от огня 17 русских раненых, успешно боролись с огнем в кварталах Мясницкой части. Продолжал идти сильный дождь, но пожар не унимался[641].
18-го сентября дождь, начавшийся накануне, продолжал идти. Ветер заметно ослабел. «Наевшись, огонь уже не был столь значительным», — вспоминал тот день по горячим следам Пейрюсс[642]. Однако во многих районах огонь еще продолжался и даже «вспыхнул в нескольких местах» (Сюрюг). Ряд участников событий, находившихся 18-го в Москве, даже утверждали, что пожары тогда заметно усилились. Так, Вьонне де Марингоне пишет, что ураган возобновился «с новой силой, так что было невозможно находиться на улицах и площадях. Я выглядывал в окно, изучая картину, которую стал представлять город…» В этот день Вьонне де Марингоне сам арестовал человека, который пытался поджечь дом, в котором расположился офицер. Вьонне де Марингоне не стал его расстреливать и приказал препроводить в тюрьму[643]. Сохранить дом все же не удалось[644].
Ларей, главный хирург Великой армии, также не уезжал из Москвы в Петровское. Он «остался в уединенном каменном доме, стоявшем во французском квартале (то есть в Мясницкой части. — В.З.) недалеко от Кремля». Оттуда он и наблюдал «ужасный пожар». Странно, но он полагал, что будто «пожар достиг высшей степени напряжения» только в ночь с 18-го на 19-е сентября[645].
По-видимому, такая разноголосица может быть объяснена двумя обстоятельствами. Во-первых, тем что люди, оставшиеся в городе, оценивали происходящее на основе того, что происходило непосредственно вокруг них. Во-вторых, несомненной путаницей, которая должна была возникнуть в их памяти, хотя бы и спустя только несколько дней после пережитых событий. Тем более, что день и ночь было тогда так легко перепутать! В любом случае ясно одно: 18-го сентября сильные пожары еще продолжались, и сохранялась явная угроза их нового усиления. Тем не менее, уже утром 18-го император решил возвратиться в Кремль[646].
637
О том, что пожар уменьшился во второй половине дня 17-го, пишет Сюрюг, тонкий и точный свидетель. Но несомненно, что он, находясь возле церкви в Мясницкой части, где пожары усиленно тушились подразделениями Молодой гвардии, слабо представлял, что творилось в других частях города.
640
Об этой экспедиции поведал Кастеллан (Castellane E.V.E.B. Op. cit. P. 155–156). Он отметил, что не осведомлен об участи свернутых картин. Может быть, они оказались в багаже Нарбонна?
641
Bourgogne A.J.B.F. Op. cit. P. 27–33. В тексте воспоминаний (P. 27) явная описка. Последующие страницы (Р. 33) свидетельствуют о том, что Бургонь и его товарищи отправились в экспедицию не в ночь на 17-е, а в ночь на 18-е сентября.
644
После этого Вьонне перебрался в дом сенатора Нелединского-Мелецкого. Вселившись туда (вероятно, во второй половине дня 18-го), Вьонне потребовал от дворецкого, который немного говорил по-французски, вина. Тот ответил, что почти ничего не осталось, за исключением 28 бутылок, находящихся в погребе. На следующее утро — 19-го сентября — люди Вьонне де Марингоне сообщили, что дворецкий исчез вместе с вином и другими вещами (Vionnet de Maringone L.J. Op. cit. P. 32–33). Бургонь также сообщает, что 18-го сентября его части (полк фузилеров-гренадеров) были отведены квартиры, расположенные «недалеко от первой ограды Кремля, на прекрасной улице, большая часть которой была спасена от огня. Для нашей роты отвели большое кафе, где в одной из зал было два бильярда, а для нас, унтер-офицеров, [отвели] дом одного боярина, примыкавший к первому. Наши солдаты разобрали бильярды на много частей; некоторые из сукна сделали себе шинели» (Bourgogne A.J.B.F. Op. cit. P. 33).
645
Наполеон в России глазами иностранцев. Кн. 1. С. 311. Ларей писал жене 18 сентября 1812 г.: «Вынужден был день и ночь [находиться] на ногах, чтобы следить за распространением пожара и сохранять от него моё жилище» (Lettres inedits du baron Dominique Larrey. Л. 29).
646
Московский немец врач А.В. Нордгоф утверждает, что сразу же после того как Наполеон покинул Петровское (правда, автор отнёс это к 20 сентября), туда ворвались казаки и предали всё огню (Histoire de la destruction de Moscou. P. 101).