Это был человек сорока с небольшим лет, с характером честолюбивым, пылким и твердым, притом не лишенный ума и образования. Таким образом, он был, безусловно, лучше всех своих предшественников, так как от него, по крайней мере, можно было ожидать, что он заставит слушаться приказов по армии и сумеет придать известную энергию мероприятиям командования, что при мягкости и недостатке живости в характере главнокомандующего воспринималось как необходимое дополнение. Но так как ранее ему не приходилось много раздумывать над крупными операциями и мероприятиями, вызываемыми ходом войны, и так как он еще не выработал в себе отчетливой точки зрения, то теперь, когда ему надо было принимать решения и действовать, он почувствовал, насколько чуждо ему все это дело. Поэтому он ограничил свою деятельность общим управлением делами армии, предоставив своему генерал-квартирмейстеру область тактических и стратегических мероприятий.
Генерал-квартирмейстером, как мы уже указывали выше, первоначально был генерал Мухин, истинно русский человек, не понимавший ни одного слова на иностранных языках, а следовательно, никогда не читавший других книг кроме написанных по-русски. Назначен он был на эту должность лишь потому, что он выделялся искусством съемки местности и черчения карт. В армиях, еще отсталых в отношении образования, эта специальность обычно почитается воплощением всей военной науки. Конечно, такой человек вскоре неизбежно должен был обнаружить свою несостоятельность; он был заменен полковником Толем.
Полковнику Толю было за тридцать лет. Он выделялся как самый образованный офицер в генеральном штабе. Он был человек довольно способный и с сильной волей. Он уже много времени занимался стратегическими вопросами и постоянно следил за всеми новинками военной литературы, а теперь всецело был поглощен последней новинкой - идеями Жомини. Следовательно, в известной степени он был в курсе дела, и хотя далеко еще не выработал в себе отчетливых представлений путем собственного размышления - ему недоставало творческого духа для того, чтобы составить крупный план, охватывающий и увязывающий кампанию в целом. У него во всяком случае хватало способностей и знаний для того, чтобы удовлетворять ближайшим потребностям текущего момента и воспрепятствовать применению чересчур непригодных дедовских методов ведения операций.
Он лишь наполовину пользовался доверием генерала Барклая - отчасти потому, что генерал отличался несколько холодным темпераментом, не позволявшим ему легко сходиться с другим человеком, отчасти же потому, что полковник Толь был совершенно лишен известной чуткости и тактичности - качеств, безусловно, необходимых на подобных должностях; он был известен своей резкостью по отношению как к начальникам, так и к подчиненным.
Полковник Вольцоген остался при главной квартире генерала Барклая. Этот офицер по своим исключительным познаниям, которыми он, вероятно, превосходил всех находившихся тогда в русской армии, по изобретательности и находчивости своего выдающегося ума мог бы быть лицом, вполне подходящим для должности генерал-квартирмейстера армии, если бы пресловутая ученость генерального штаба не мешала иногда проявлению присущей Вольцогену от природы силы мысли, не делала бы его менее пригодным для этой роли. Кто хочет действовать в такой стихии, какой является война, тот может книжным путем воспитать только свой разум. Но если он придет с готовыми уже мыслями, не вытекающими из побуждений данного момента и не облеченными в плоть и кровь, то поток событий опрокинет начатую постройку, прежде чем она будет готова. При этом он никогда не будет понятен другим, практическим мыслящим людям и менее всего сможет заслужить доверие лучших из них, прекрасно знающих, чего они хотят. Так случилось и с полковником Вольцогеном. К тому же он недостаточно владел русским языком, чтобы не напоминать ежеминутно своему собеседнику, что он иностранец. В его характере была большая склонность к политиканству. Он был слишком умен, чтобы полагать, что иностранец с чуждыми идеями сможет завоевать в массе русской армии доверие и авторитет, чтобы действовать открыто и искренно. Но он рассчитывал на слабость и непоследовательность большинства людей и полагал, что умный и целеустремленный человек может вертеть ими так, как ему понравится. Это стремление придавило всему его существу и поведению что-то таинственное, и большинство русских видело в этом склонность к интриге. Этого одного было достаточно, чтобы сделать его подозрительным в глазах русских, причем последние не задавались вопросом, каковы же были его действительные намерения и могли ли они быть в данных обстоятельствах чем-либо иным кроме желания сделать лучшее для русской армии и помочь успеху того дела, которому все мы служили. Чтобы незаметно руководить людьми и обрабатывать их, нужна внушающая доверие индивидуальность. Этим свойством полковник Вольцоген не обладал; он скорее выделялся сухой серьезностью, и ему никак не удавалось добиться такого положения, которое отвечало бы его уму и способностям. Поэтому его обошли при замещении должности генерал-квартирмейстера. Он решил проделать кампанию в свите генерала Барклая в надежде, что хотя бы в нескольких случаях ему удастся принести пользу. Не могу сказать, в какой мере он достиг этой цели и удавалось ли ему время от времени предупреждать ошибочные решения; ведь лишь в этом и могла состоять его деятельность, так как вплоть до смены главнокомандующего положительное проявление воли почти не имело места. Русские относились к полковнику Вольцогену с возрастающей подозрительностью; к тому же и генерал Барклай не проявлял к ному особого доверия. Русские смотрели на него с своего рода суеверным страхом, как на злого гения, приносящего несчастье командованию армией.
Автор использовал пребывание графа Ливена в Дрисском лагере, чтобы получить должность офицера генерального штаба крупного войскового соединения. Он хотел получить назначение в арьергард. Генерал Ливен и полковник Вольцоген выхлопотали это назначение у генерала Барклая, отдавшего соответственное распоряжение на марше в Полоцк, не посоветовавшись ни с генералом Ермоловым, ни с полковником Толем. Последние отнеслись к этому назначению с большим неудовольствием, так же, как и к проходившему таким же путем назначению в пятый армейский корпус подполковника фон-Люцова; и между ними и полковником Вольцогеном произошла довольно неприятная сцена, но тем не менее эти назначения остались в силе[1].
Таким образом, автор попал к генералу графу Петру Палену, который командовал арьергардом, прикрывавшим отступление на правом берегу Двины.
Генерал граф Пален считался одним из лучших кавалерийских офицеров русской армии. Ему еще не исполнилось сорока лет; это был человек простой в обращении, с открытым характером, правда, без особых дарований и научных познаний, но отличавшийся находчивым умом и светской воспитанностью. Как солдат он служил с отличием, был очень храбр, спокоен и решителен, а на занимаемом им посту эти качества имеют первенствующее значение. Так как он в совершенстве владел немецким языком, да и вообще по существу более походил ни немца, чем на русского, то автору это назначение было особенно приятно. Но его неприятно поразило назначение к графу Палену в качестве старшего офицера генерального штаба (обер-квартирмейстера) корпуса. Автор совершенно определенно просил назначить его либо вторым офицером генерального штаба, ибо адъютантом, так как он почти совсем не знал русского языка; но полковник Толь был бы очень доволен, если бы назначение, состоявшиеся по рекомендации полковника Вольцогена, сразу выявило свою нецелесообразность.