— Ольгунь, ты слышала? Наша баронесса не имеет чести быть знакомой с Полем Палевским! Уму непостижимо!
— Конечно, я знаю это имя, — пробормотала Докки.
Было невозможно не слышать о знаменитом на всю страну легендарном герое Аустерлица, прусской и финляндской кампаний генерал-лейтенанте графе Павле Палевском. В свете ходило много рассказов о его удивительной храбрости, необычайном таланте военачальника, а также уме, красоте и небывалом успехе среди женщин. Имя Палевского не сходило с уст петербургских дам и барышень — он был молод, богат и считался одним из самых завидных женихов.
Ольга и ее бабушка с таким неподдельным изумлением уставились на Докки, что та поспешила оправдаться:
— Я не так часто выбираюсь на вечера, к тому же не посещаю приемы в военных кругах.
Действительно, баронесса ездила лишь в несколько великосветских домов, где собирались почитатели литературы, музыки и истории, всячески избегая политические и военные салоны, как не была любительницей больших и шумных балов и маскарадов, куда выбиралась редко и неохотно.
— Странно, — сказала княгиня. — Палевский, когда в Петербурге бывал, ко мне непременно заглядывал. И этой зимой был у нас, на Рождество, как сейчас помню.
— Докки тогда болела, — напомнила Ольга.
— Тоже мне, нашли время болеть, — Думская с осуждением уставилась на Докки. — Он и раньше приезжал, хотя, должна признать, чаще в Москву наведывается — родные у него там. Ну да, может, оно и к лучшему, — подумав, добавила она. — Увлечься им ничего не стоит, а потом страдания начинаются…
Докки поджала губы, подумав, что ей-то это не грозит — потерять голову из-за какого-нибудь вертопраха в военной форме, вроде Рогозина.
— Вон Ольгунька-то моя все по нему сохла, — продолжала княгиня.
— Ольга?! — Докки взглянула на подругу.
— Мне тогда было всего шестнадцать, бабушка, — с упреком сказала Ольга.
— Давно это было, — признала княгиня. — Она только выезжать начала. Как увидела его — в мундире да при сабле — так сон потеряла. Но он на нее не смотрел, его дамы постарше интересовали, как водится, молодому-то…
Темноволосая, с тонкой белой кожей и миндалевидными карими глазами, Ольга была очень привлекательной внешне, и Докки про себя удивилась, как можно было не замечать столь милую девушку. «Пустой тип», — с осуждением подумала она об этом красавчике, легко играющем сердцами женщин.
— Но это у нее быстро прошло, — продолжала княгиня. — Как он уехал в свою армию, Ольга увлеклась Пьером Мандини — учителем танцев, а там подросла и Ивлева встретила. Тоже при мундире, между прочим, — хохотнула она.
Баронесса с интересом слушала Думскую — они с Ольгой никогда не обсуждали друг с другом свою семейную жизнь, и Докки только знала, что та прожила с Ивлевым три года и что потеряла ребенка на первых месяцах беременности. Сблизились они, когда Ольга уже вдовела, после гибели мужа под Эйлау [6]вернувшись в Петербург в дом своей бабушки, которая ее вырастила.
— В Вильне и Ташков обретается, — княгиня вновь вернулась к обсуждению офицеров. — Гусарский генерал-майор, кажется. Князь, красавец, усищи — во! — она взмахнула рукой, показывая чудовищного размера усы. — С ним-то хоть…
Докки обреченно вздохнула, Думская покачала головой.
— Ох, беда с вами, — сказала она. — То девиц замуж нужно выдать, то вдовых не знаешь, куда пристроить. Одна маета…
Вскоре Докки, вынужденная спешить, чтобы успеть собраться и привести в порядок дела перед отъездом, распрощалась и уехала домой, увозя с собой врученную ей княгиней Думской кипу рекомендательных писем к важным сановникам и придворным, находящимся сейчас в Вильне.
Глава III
Через два дня они отправились в путь на четырех экипажах. В первом — удобной дорожной карете, принадлежавшей баронессе, ехали сами путешественницы, в остальных — старом и порядком разбитом экипаже Мари, коляске, взятой для езды по городу, и бричке, набитых сундуками, саквояжами и картонками, разместились горничные, лакеи и повар. К задкам экипажей были привязаны верховые лошади и несколько запасных упряжных на непредвиденные случаи в дороге. Докки хотела достать подорожную, но отказалась от этой идеи, выяснив, что с почтовыми лошадьми по дороге непременно возникнут трудности, а в Вильне их вообще днем с огнем не сыскать. Потому поехали на своих, передвигаясь не так быстро, как того желали Мари и ее дочь.
За окнами размеренно покачивающейся на ходу кареты проплывали леса, поля, луга, деревеньки, а впереди путешественников ждало много новых и интересных мест, открытий и, как все надеялись, приятных неожиданностей. Ирина, очень похожая на мать — такая же пухленькая, невысокого росточка, непосредственная и весьма болтливая девица, без умолку трещала о кавалерах, нарядах и подружках, оставшихся в Петербурге. Докки и Мари улыбались и переглядывались, слушая изъявления восторгов юной девицы, предвкушающей судьбоносные знакомства, бесконечные балы и флирт с толпами поклонников.
Путь их лежал через Нарву, Дерпт [7]и Ковно [8]. Путь через Псков выглядел короче, но, как уверили Докки знакомые, дороги и станции там были куда хуже. Поэтому поехали в Нарву, куда добрались быстро и легко — всего за два дня. Погода им благоприятствовала, лошади были еще свежими, дороги удобными. Столовались и ночевали на постоялых дворах, кои содержались немцами, а потому были чистыми и просторными. Докки хотела бы посмотреть старинный нарвский замок, бастионы и ратушу, но ее спутницы спешили в Вильну за женихами и были против любых задержек в дороге.
Вскоре, однако, выяснилось, что Ирина не готова стоически переносить дорожные тяготы, к коим относился и подъем ранним утром, отчего она начинала хныкать, жаловаться, что не высыпается, по полдня затем пребывая в самом дурном настроении и огрызаясь на попытки матери ее урезонить. Когда в Эстонии начались трудности с постоялыми дворами — их было мало, чтобы вместить всех путников, и несколько ночей путешественницы вынуждены были ночевать в экипажах, — это вызвало у Ирины бурный протест.
— Нужно было ехать по другой дороге! — причитала она, обиженно кривя губы.
— Chèrie, — пыталась урезонить ее Мари, виновато поглядывая на молчащую Докки. — Других дорог нет. Вернее, есть, но неизвестно, что они собой представляют и оттого могут значительно удлинить нам путь…
— Что ж, теперь нам все время ночевать на улице?! — возмущалась Ирина, жалуясь, как неудобно и жестко спать в карете, как у нее все из-за того болит, как…
— Доченька, — оправдывалась Мари, — это временно. Если — не дай бог! — нам опять придется спать в экипаже, я подстелю тебе свою перину…
Постоянные препирания дочери с матерью начали раздражать Докки, как и одни и те же разговоры — по десятому или двадцатому кругу — об офицерах, нарядах, балах и перспективах на замужество. Она с беспокойством, если не паникой думала о предстоящих днях, а они еще не преодолели и трети пути, которые ей придется провести в одном экипаже с капризной Ириной и во всем ей потакающей Мари.
От Дерпта до Риги шли сплошные дожди, дороги развезло, колеса экипажей увязали уже не в глине, но в тяжелом песке, что весьма затрудняло продвижение вперед. Путешествие, в которое с таким воодушевлением отправились Мари с дочерью, а Докки — пусть с меньшим пылом, но с любопытством, становилось все более утомительным и затяжным. Разве что им уже не приходилось ночевать в каретах благодаря увеличившемуся количеству станций, где можно было устроиться с относительным комфортом. После Риги погода наладилась, ехать стало легче, да и спутницы Докки, изнуренные поездкой, больше молчали да подремывали.
Через две недели со дня выезда из Петербурга путешественницы оказались в Ковно, где в гостинице неожиданно столкнулись с той самой Аннет Жадовой, с двумя дочерьми направлявшейся в Вильну к мужу.
— Это же надо было на нее наткнуться, — зашипела кузина, едва завидев тощую фигуру означенной дамы, на плохом немецком языке пытавшейся объясниться с гостиничным лакеем. — Не желаю иметь с ней ничего общего!
6
Эйлау — сражение под Прейсиш-Эйлау 1807 г. Состоялось 26 января 1807 г. (ст. ст.) между русско-прусской и французской армиями в ходе войны с Францией стран 4-й коалиции (России, Пруссии, Англии и др.).