Факты и разъяснения самого Кутузова доказывают, что все было не так просто. Кутузов не побоялся встретиться лицом к лицу с Наполеоном при Бородине и Малоярославце. Тем меньше мог он опасаться этого под Красным. Но, убеждаясь с каждым днем после Малоярославца в том, что победа над Наполеоном обеспечена и близка, фельдмаршал стремился победить с наименьшими жертвами. Возможно, к такому способу действий толкало его сознание своей вины за гибель раненых русских воинов, десятками тысяч брошенных в огне Можайска и Москвы. Как бы то ни было, по словам пленного наполеоновского генерала М.-Л. Пюибюска, Кутузов заявил ему перед Березиной: «Я, уверенный в вашей погибели, не хотел жертвовать для сего ни одним из своих солдат… Вот как мы, северные варвары, сохраняем людей!»[1125]. При этом от самого Малоярославца Кутузов видел и, конечно, учитывал разрушительное воздействие на французскую армию таких факторов, как ее моральное разложение, враждебная среда, холод и голод, не говоря уже об ударах партизан, казаков, авангардов русской армии. «Наши молодые и горячие головы, — говорил он под Красным принцу Е. Вюртембергскому, — сердятся на старика за то, что он сдерживает их пыл, а не подумают, что самые обстоятельства делают больше, нежели сколько сделало бы наше оружие. Нельзя же нам прийти на границу с пустыми руками»[1126].
Наконец еще один мотив осторожности Кутузова был подмечен А.П. Ермоловым: «Кутузов полагал, что французские войска, в случае совершенного отрезания им пути отступления, возбуждаемые отчаянием, могли дорого продать успех, который, по мнению старого фельдмаршала, и без всяких усилий с нашей стороны не подлежит сомнению»[1127]. Эту мысль Ермолова художественно отразил Вальтер Скотт: «Поведение Кутузова по отношению к Наполеону и его армии можно сравнить с действиями гренландских китобоев, которые, вонзив в кита гарпун и видя, что рана смертельна, стараются не приближаться к гигантскому животному, пока оно борется со смертью, так как в этот момент оно чрезвычайно опасно»[1128].
С Ермоловым здесь можно было бы согласиться, если бы он вместо «без всяких» сказал «без лишних усилий». Но Ермолов отчасти тоже разделял чрезвычайно распространившуюся сначала в окружении самого Кутузова, а потом и в литературе, вплоть до советской, версию о том, что фельдмаршал строил «золотой мост» Наполеону для отступления, т. е. будто бы он намеренно не мешал врагу уйти из России. Так полагали, например, Н.Н. Раевский и К.В. Нессельроде, А.А. Щербинин и В.И. Левенштерн (26. Т. 21. С. 228)[1129], не считая тех (вроде Л.Л. Беннигсена и Р. Вильсона)[1130], кто вообще был настроен против стратегии и самой личности Кутузова.
Концепцию «золотого моста» поддерживал даже Е.В. Тарле (32. Т. 7. С. 676), но затем советские историки надолго от нее отказались. Лишь в последнее время А.М. Рязанов и особенно С.В. Шведов вновь подхватили эту концепцию, причем в одобрительном для Кутузова смысле: «Кутузов оказался прав в том, что «синица в руках лучше, чем журавль в небе». Стратегия «золотого моста» в конечном счете себя оправдала»[1131]. Аргументы Шведова, на первый взгляд, убедительны, но кричаще противоречат заявлениям, которые Кутузов настойчиво повторял и в рапортах Царю, и в приказах своим генералам: «Одна и главнейшая цель всех наших действий есть истребление врага до последней черты возможности» (20. Ч. 2. С. 392, а также 306, 385, 429, 555). Конечно, Михаил Илларионович никогда не был образцом искренности, но выставлять его таким воинствующим лицемером, который постоянно декларировал одно, а делал всякий раз другое (даже во вред собственной репутации), все же нет оснований. Собственно, ведь авангарды русской армии, казаки, партизаны по указаниям Кутузова истребляли врага весьма успешно.
1126
1128
1129
Архив Раевских. Т. 1. С. 170–171;
1130
1131