Естественно, особая роль в антирусской пропаганде отводилась Наполеоном прессе.
26 февраля император писал из Труа министру внутренних дел графу Ж.-П. Монталиве: «Я не могу быть более счастливым, чем я уже есть от того немногого, что было сделано для общественного духа. Оживить общественный дух можно не стихами, не одами, а фактами, простыми и правдивыми деталями. Это вещь для понимания достаточна простая. Я не хочу, чтобы парижские газеты обманывали общественность, достаточно только, чтобы они придали гласности факты о поведении врага. Нам нужно, чтобы города, которые были заняты врагом, послали своих представителей в Париж, чтобы они там сделали отчет об увиденном, о том, что происходило у них; нужно, чтобы при этом присутствовали писатели, которые обработали бы их рассказы. <…> Совокупность всех этих фактов вызовет ярость и негодование. Именно тогда каждый почувствует необходимость обороняться, если он не хочет увидеть свою жену и дочь изнасилованными, чтобы не быть избитым, ограбленным, чтобы не подвергнуть себя всяческим оскорблениям»[106].
В наполеоновских газетах широко распространялась информация, как слишком осторожно заметила М. Губина, «иногда преувеличенная», о злоупотреблениях союзников: «был составлен страшный портрет иностранных солдат <…>. Они были обвинены в изнасилованиях, грабежах, поджогах»[107]. Речь, видимо, все же должна идти не об «отдельных преувеличениях», а о деле, поставленном на поток.
Наполеоновская пропаганда четко обслуживала пропагандистский замысел императора и усердствовала в формировании негативного образа казака.
Например, используя дегуманизирующий дискурс, газета Journal de l'Empire еще в декабре 1813 г. писала, что «из человеческого у казака только руки и ноги»[108]. Демонизация здесь служит средством оправдания убийства еще до самого факта убийства. На казака надо охотиться не как на человека, а как на зверя.
Journal de l'Empire от 29 декабря писала: враг «ведет себя насколько только это возможно плохо». «Австрийцы ограничиваются тем, что пожирают все, что найдут съедобного, и ничего не платят. Казаки напиваются, а калмыки, башкиры и другие азиаты грабят и все разрушают, как это делали их предки гунны». Как-то несколько казаков забрались на одной из ферм в винный погреб, но двенадцатилетний подросток поднял тревогу, и крестьяне из соседних деревень, вооружившись пиками и старыми ружьями, сумели прогнать противника, что и свидетельствует о прекрасном состоянии общественного духа в регионе: «каждую семью этой провинции можно считать героической»[109].
В номере Journal de l’Empire от 8 января сообщается о разграблении г. Кольмара и, в частности, отмечается: «…нет больше сомнений, что эти варвары ведут войну с нашей нацией на уничтожение». В номере от 19 января читаем: «Да, поверим казакам; они пришли, чтобы принести нам богатство, науки и искусства; тем временем они разграбили Бург и Лаон-ле-Солнье; они изнасиловали женщин прямо на улице средь бела дня»[110]. На следующий день в газете публикуется письмо некоего собственника от 16 января о мучениях в Шалон-сюр-Марне (сегодня Шалон-сюр-Шампань). В номере от 26 января с весьма прозрачным намеком цитировался Карл Мартелл, призывавший накануне битвы при Пуатье остановить «варваров». Journal de l’Empire 30 января предупреждает французов, что союзникам верить нельзя: «Для них нет ничего святого, если вы не возьметесь за оружие, то вас ожидает самое ужасное рабство». 31 января описываются насилия, произошедшие тремя днями ранее над населением Сен-Дизье, а 19 февраля повествуется о разрушении Вошампа и насилиях казаков над женщиной 60 лет и над девочкой 12 лет.
Journal de l’Empire от 24 февраля 1814 г. сообщает новости из Шато-Тьери: враг вступил в город и начались грабежи, которые не прекращались всю ночь с 12 на 13 февраля… Какой-то офицер пришил священнику на сутану эполеты, а какого-то фармацевта, пытавшегося оказать сопротивление, так ударили прикладом, что он скончался. «Одна девочка была изнасилована четырьмя солдатами на глазах ее матери и затем брошена в канаву, где она осталась умирать». Многие жители, наслышанные о русских и прусских солдатах, предпочли провести эту ночь в поле[111].
108
Казак — это человек «малорослый, в дурацкой шапке, перевязанной у основания грязным лоскутом в виде валика; в грязной бараньей шкуре, привязанной шнурком к телу, широких панталонах из грубой ткани, цвет которых трудно определить; со связкой тряпок на ногах вместо обуви; восседающий на тощей лошади, неутомимой, как и ее хозяин; вооруженный пикой, шашкой, очень редко пистолетом; с сумкой, чтобы складывать свою добычу; он также носит более или менее длинную бороду; наконец, из человеческого у него только руки и ноги». См.: Journal de l'Empire. 1813. 27 décembre. P. 2.
110
Ibid. 1814. 19 janvier. Р. 2. Один житель Бурга вел дневник, но ни словом в нем не обмолвился о разграблении города, о котором сообщала газета. См.: Journal d’un bourgeois bourgien //