Послесловие
В ходе военной кампании зимы — весны 1814 г. первыми из интервентов, с кем приходилось сталкиваться лицом к лицу гражданским французам, зачастую были именно казаки — «глаза и уши армии». Архетипический страх жителей Запада перед нашествием с Востока варваров, растиражированные стереотипы России как страны варварской, противоположной «цивилизованному миру» стали благодатной почвой для наполеоновских пропагандистов. Подготовка военной кампании 1814 года, как и сам ее ход, сопровождались интенсивной идеологической обработкой населения Франции. Союзники хотели противопоставить Наполеона-корсиканца французской нации, а Наполеон — цивилизованные народы нецивилизованным, напугать уставших от длительных войн французов «нашествием варваров» и тем самым побудить к активному сопротивлению.
Союзники в своих прокламациях представляли войну едва ли не как некое подобие операции по принуждению Наполеона к миру, а свои войска — как некие миротворческие контингенты (правда, очень многочисленные). Французская пресса, реагируя на прокламации союзников, неустанно старалась уличить союзников в обмане: обещали мир и полный порядок, а сами грабят и насилуют! Как будто если бы командование коалиции не обещало поддерживать во время интервенции в войсках строгую дисциплину, то все было бы лучше.
Информационное давление, в том числе, например, переизбыток рассказов о зверствах казаков, всегда означает одновременно и информационный голод: обыватели уже не верят или, как минимум, не доверяют официальным сообщениям и, не имея достоверных сведений, живут слухами и молвой. Но быстро распространяются только дурные вести; слухи, подкрепленные картиной прибывающих раненых или отъезжающих представителей администрации, способны породить панику. А паника — проявление цепной реакции: многие жители предпочитают оставить свои жилища на произвол судьбы и бежать подальше от приближающегося врага. Стоит ли удивляться, что двери, ставни, мебель из брошенных домов исчезнут этой зимой в бивуачных кострах интервентов? А молва уже несет свежие рассказы о разоренных домах, порождая очередные страхи… Первая встреча с казаком, врезавшаяся в память на долгие годы, — как встреча с инопланетянином: и страшно, и любопытно. И будет о чем вспомнить, и чем похвастаться перед внуками.
Прибытие в тот или иной город регулярных французских войск, казалось, должно бы вызвать подъем энтузиазма. Но надежды, если они и были, быстро угасли: с каждым глотком «на прощание» уходящих императорских гвардейцев настроение городских буржуа становилось все сумрачнее, они оставались предоставленными на милость победителя. Бодрые заверения в намерении «сбросить казаков в Сону» или «выполнить свой долг до конца» при приближении этого самого врага быстро сменяются у большинства пессимизмом и поиском аргументов, оправдывающих нежелание расставаться с жизнью, несмотря на обещания, долг и даже угрозы ветеранов Мортье или кого бы там ни было. Отчаяние коменданта, приказы «держаться» и фактический отказ национальных гвардейцев сопротивляться, наконец, пара выстрелов союзников из пушки, быстрая капитуляция и символ дня — труп у городских ворот единственного погибшего в этой истории несчастного француза как месть за оказанное сопротивление.
Наполеоновские власти пытаются поднять население на массовое сопротивление интервентам, но умами владеют чувства самосохранения, тревоги и опасения за жизнь и собственность. Кое-где французы открыли городские ворота при первом же требовании первого же встречного офицера союзников. Кое-где национальная гордость была утешена: в сторону врага сделали несколько выстрелов. Удовлетворено и дамское любопытство: оккупация сулила новые ощущения и впечатления.
Стеснения и неудобства от расквартированных войск — явление не самое страшное, но хорошо запоминаемое. Этот непосредственный, личностный контакт с «Другим» вызывает у мемуаристов больше эмоций, чем геройство погибшего, теперь уже не совсем понятно за что, соотечественника. Рост цен на вино и продукты питания, обозы и маркитантки, заполнившие улицы города, и совсем уже непривычное и достойное философской сентенции о бренности бытия и нравственности простолюдинов любой национальности — торговля награбленным добром у стен города — все нарушает обычный ритм жизни. Госпиталь с тифозными больными или манифестации обрадовавшихся местных роялистов, чужая речь, диковинные наряды и вооружение воинов, навевающих смутные образы Средневековья и заставляющие вспомнить историю времен Атиллы, даже крик варваров «Ура!» — все вызывает опасения.