Вместо привычного префекта — временная комиссия, вместо доверия администрации — заложники. Новые власти — новые страсти.
Реквизиции горожане были обязаны обеспечивать и раньше — для нужд французских войск. Но, когда речь идет о реквизициях в пользу союзников по антифранцузской коалиции, французским авторам следовало вздыхать и сетовать на их «непомерность». Как будто им была известна эта самая «мера» и как будто эти требования кто-то выполнял в полном объеме.
С началом работы оккупационной администрации на улицах города появились афиши, печатались бюллетени, газеты, делались различные заявления официальными лицами и т. п. Но эта информация не всегда была правдива и не всегда оперативна. Нехватка информации усиливала страхи или порождала ложные надежды. Горожанам нужен был альтернативный источник информации. Таким источником стали слухи. Оккупированный и изолированный от других город — царство слухов. Слухи и до первой встречи с «Другим» во многом определяли поведение гражданского населения: кто-то предпочел бросить деревни и укрыться за стенами города, кто-то, кому позволяли возможности, напротив, вообще уехать подальше от театра военных действий. Население питается слухами: то пришедшие в город крестьяне пожалуются о насилиях, то квартиранты за столом поднимут тост за очередную победу. То говорили о какой-то роженице «мадам Платовой», то о самом Платове, воюющем уже под Орлеаном. Известия о неудачах союзников — новые опасения для местного населения: отступающие, потеряв самоощущение «освободителей», всегда вели себя более жестко по отношению к гражданским, чем наступающие. И вот — женская преступность: убийство на почве алчности и справедливое наказание виновных.
Полулегендарные и диковинные казаки, о которых западные обыватели много слышали, но мало что знали наверное, превратившись в символ всего русского, стали удобным пропагандистским инструментом. Образ казака — варвара, вора, насильника и пожирателя детей — всячески внедрялся в сознание населения Франции практически на протяжении всей военной кампании. Казаки играли роль жупела: ими пугали своих соотечественников французские пропагандисты, ими пугали французов и сами союзники.
При этом семантика «казака» весьма ситуативна. С одной стороны, французы, кажется, прекрасно понимают, кто такие казаки. Еще Бернардин де Сен-Пьер в своих заметках о России написал, что «русский народ состоит из смешения разнородных наций, проживающих от окраин Азии до Финского залива. Еще недавно это было множество небольших орд, живших независимо и разбойничавших. В Москве около двадцати тысяч фамилий бывших князьков — глав народов, которых христианская религия сблизила и подчинила. <…>
Я знаю ливонцев, финнов, казаков, запорожцев, калмык, бухарских татар и, собственно говоря, русских»[1643]. Эме Леруа, характеризуя в 1815 г. оккупацию округи его родного Авена прусскими частями, писал: «Пандуры, калмыки, казаки — все покажутся обходительными и любезными после пруссаков»[1644]. Не то чтобы автор был особенно высокого мнения о казаках, но мы видим, что он, по крайней мере, их легко отличает от калмыков. Отличает казаков от других народов и другой современник — военный историк Жан Гер-Дюмолар: в 1814 г. на Лион двинулась легкая кавалерия, в составе которой были «казаки, велиты, венгры, черногорцы…»[1645] Мемуаристы хоть и смешивали социальное и этническое, все же отличали казаков от венгерских или прусских частей легкой кавалерии. Дарденн даже отличал регулярных казаков от иррегулярных.
С другой стороны, термин «казаки» иногда используется как собирательный. По крайней мере, именно так следует из появившегося в 1814 г. анонимного издания переведенной с русского «военной песни». Это издание сопровождается заметкой о «различных племенах (курсив мой. — А. Г.), из которых состоят нерегулярные русские войска, известные под именем казаков»[1646]. Под «казаком» мог пониматься и действительно русский казак, а могли этот термин использовать как синоним русской легкой кавалерии, не отличая гусара от казака, а казака от калмыка[1647]. Могли использовать термин «казак» как синоним вообще легкой кавалерии союзников или как синоним охотников за чужим добром, не отличая пруссаков от русских, а фламандских дезертиров от освобожденных испанских военнопленных.
1643
1644
1645
1646
D****
1647