Впрочем, шутка о съеденной собаке, весьма утвердилась в кругах интендантских и фурштадских офицеров. Особенно, в среде тех, кто собирался составить себе состояние в деле снабжения войск. Прошла большая слава о капитане Степанове, офицере неопределенной подчиненности, человеке неподкупном и имеющем наклонности совершенно в духе маркиза Де-Сада, в деле выявления злоупотреблений. Непонятный офицер, но, тем не менее, пользующимся неограниченной доверенностью не только адмирала Нахимова, находящегося в Севастополе, но и генерал-адъютанта князя Горчакова, имеющего ставку в Симферополе, стал пугалом для тыловых чинов. Грозные бумаги, подписанные командующим Черноморским флотом и портами Нахимовым, командующим Крымской армией Горчаковым, не оставляли возможности отказаться от неудобных вопросов.
Князь Горчаков, поговорив с капитаном в присутствии своего начальника штаба, барона Коцебу, проникся к этому офицеру большим доверием. Не в последней степени, для специфического мнения о пользе использования капитана, было мнение Павла Евстафьевича. Привыкший разговаривать в присутствии малорослого генерал-адъютанта, как бы наедине с самим собой, Горчаков вел оживленную беседу с Леонидом Михайловичем. Коцебу, сидя за столом, внимательно следил за проявлением чувств бывшего жандарма и видимо проникнувшись доверием к офицеру с таким спокойным, малоподвижным лицом и такими же как у него, водянисто светлыми глазами, высказал свое к нему доверие.
Все отношение к русским, презрительно-покровительственное, про которое говорили все знавшие генерал-адъютанта, видимо реализовалось в расположении к этому мелкому офицеру, говорившие его немецкой душе о том, что вот тот самый человек, который, наконец, наведет порядок. Порядок! Не творящиеся вокруг безобразия, но порядок, вот что требовалось начальнику штаба.
Коцебу не считал 'игры' интендантов и поставщиков чем-то особенным, но его душа, требовала того, чтобы все шло в пределах разумного. Не имея возможности самому воздействовать на окружающих помимо князя, он решил воспользоваться случаем и повлиять на командующего Крымской армией, посредством капитана.
В результате, команда капитана Степанова, порядка тридцати человек матросов и солдат, подчиняющихся только ему, брала 'за жабры' всех поставщиков провианта и даже поставщиков соломы. В высокие 'дебри', согласно распоряжению Горчакова, Степанов не лез, но составлял записки и допросные листы, подписанные получившими мзду от армейских интендантов помещиками, поставщиками продовольствия и материалов, необходимых для обороны Севастополя, для последующего расследования.
Команда эта, как суховей прошлась над теми районами, которые снабжали Крымскую армию. Беспрецедентные указания для ее действия, разрешения на совершенно невообразимые ранее допросы подозреваемых, полученные от князя Горчакова, начинались словами: 'Именем Его Императорского Величества ...' производили на некоторых деятелей из войсковых интендантств, равно как на офицеров, посланных для заготовки продуктов, скота, фуража для Крымской армии, прямо таки волшебное действие!
Представления полковника Ларионова, о том, как капитан Степанов профессионально допрашивает ворюг, с последующей после суда конфискацией усадеб и земель, начали претворяться в жизнь отнюдь не сразу, а только после того, как сам полковник Ларионов оказался в Санкт-Петербурге и встретился с Государем.
А небольшое 'кровопускание', с кофискацией неправедно нажитых средств, послужило достаточно хорошим уроком в деле снабжения войск. Никто впредь не хотел иметь дело с командой людей, умеющих допрашивать, а потом, по слухам, подводящих дело к тому, чтобы конфисковать имение и состояние в пользу короны.
Судя по тому, как шло следствие о лишении тех, кто собрался нагреть руки на войне, (а следственные чиновники просто таки боялись угодить под каток репрессий и потому не вступали в никакие отношения с подследственными), конфискованные в пользу короны имения, начали вызывать большие затруднения в министерстве государственных имуществ. Но все это, произошло чуть позже. Сейчас Ларионов, после удачного сражения у Перекопа, мчался в Петербург.
* * *
За две недели, полковник Ларионов, капитан Гребнев, доехали на перекладных до Санкт-Петербурга, где в результате телеграфных сообщений из Харькова, были приняты во дворце. По дороге Ларионов с удовольствием вспоминал о пленении остатков войск союзников на Юшуньских позициях.