* - Общепринятое в Европе название ручных гранат.
мир! Сначала взять Редан, потом разбить армию Горчакова у Бахчисарая, и это даст нам (англичанам) Крым!
А потом - на Тифлис, на Грузию - и русская мощь будущим летом будет действительно сокрушена (effectually clipped the power of Russia). Словом, нужно только начать с Редана, а это дело уже решенное'.
Из дневника генерала Тума
'Англичане, которые должны были слева атаковать Большой Редан, подошли обычным шагом под картечью ко рву, нашли, что ров слишком широк, и удалились, так что двинувшаяся вперед резервная дивизия Отмара, оказалась одна под обстрелом всех укреплений справа, слева, спереди. И она должна была отойти в траншеи. Все это продолжалось с пяти часов до пяти с тремя четвертями пополудни седьмого числа среди ужаснейшей канонады'.
Из частного письма лорда Раглана статс-секретарю лорду Пэнмору
'Я всегда остерегался быть связанным с обязательством начать атаку в тот же момент, как французы, - и я чувствовал, что мне должно иметь некоторую надежду на их успех, раньше, чем я пущу в ход наши войска; но когда я увидел, какое могучее сопротивление им оказывается (how stoutly they were opposed), то я рассудил, что мой долг был помочь им, начав самому нападение...
...Я совершенно уверен, что, если бы наши войска остались в своих траншеях, французы приписали бы свой неуспех нашему отказу принять участие в их операции'.
* * *
Генерал Канробер, по натуре мягкий и культурный человек, кипел злобой. Перемешалось все, вместо радости от удачного штурма огромные потери и глубокое уныние, Пелисье погиб практически со всем штабом. Словно в насмешку, находившийся при штабе командир гвардейской дивизии уцелел и теперь был единственным начальником над тремя десятками уцелевших гвардейских егерей и зуавов.
Злоба требовала выхода, спустить пар на лорда Раглана не получилось. Старый больной человек, схватился за сердце и пришлось уйти. Глядя на выскочивших, на банкеты русских, которые приплясывали от радости и кидали вверх шапки, генерал приказал дать сигнал на открытие огня. Его бы воля, он лично растоптал бы мерзавцев, посмевших столь нагло выражать свою радость.
После подачи сигнала, выбросив плотные клубы дыма, рявкнули все пятьсот восемьдесят семь орудий стоявших на осадных батареях. Увидев как ядра и осколки бомб валят торжествовавших секунды назад схизматиков, Канробер почувствовал облегчение. Орудия еще не успели перезарядить, как на русских укреплений уже никого не было. Дальше опять произошло непонятное, на правом фланге русские орудия ожидаемо стали отвечать на обстрел, что хорошо было видно в зрительную трубу. А вот в центре и на левом фланге не было произведено ни одного выстрела. Ни одного дымка!
И вдруг над батареями англичан и французов, на высоте всего двадцати-тридцати метров стали рваться снаряды, напрочь выкашивая орудийные расчеты. Причем было полное впечатление, что снаряды, словно разумные существа, выполняющие злую волю, начинали рваться там, где происходил очередной залп. Не выдержав ожидания неминуемой гибели, орудийные расчеты побежали.
Батареям, назначенным для действия персонально против объектов атаки, русских реданов и Мамелона, повезло меньше всех. Над ними не вспухали серые клубы разрывов, из которых на ничем не прикрытых людей сыпался железный град. Вместо этого холмы, на которых они стояли, на десять минут превратились в огнедышащие вулканы. Высоко взлетающие фонтаны земли и огня, сопровождаемые страшным грохотом, могли показаться стороннему наблюдателю местом где происходило светопреставление.
Генерал Франсуа Сертен Канробер, командир первой пехотной дивизии второго корпуса Восточной армии, не был трусом. Он не бежал, он остался на посту. Вокруг него впивались в землю осколки, но он даже не пошевелился. Хладнокровно наблюдая за тем, как русские, мгновенно реагируя на возобновляемый огонь, словно гасят ожившие батареи, явно давая понять, что не потерпят более обстрелов, приказал враз уставшим, тусклым голосом:
- Дайте сигнал отбоя.
* * *
Из дневника капитана Гребнева
Расстрел вражеской пехоты и артиллерийский налет на пошедшие было вперед резервы, закончились очень быстро. Я впервые видел работу, именно работу, офицера управляющего стрельбой нескольких батарей. Фон Шведе был великолепен. Взглянув на него, я подумал, вот человек на своем месте.
Никакие внешние обстоятельства и переживания не мешают ему честно и добросовестно исполнять свои обязанности. Разговорившись во время утреннего затишья, он сказал, что 'там' у него осталась жена и трое детей. Кроме того на его попечении были мать и сестра, ставшая вдовой в пятнадцатом.