Глаза Вержбицкого засверкали, на губах выступила пена, лицо исказилось, словно от боли, он не говорил, а кричал:
— Но когда поляк идет в русскую армию, идет убивать своих братьев, поляков, его не наказывают? Ему вы отпускаете грехи, да? Какие вы поляки, какие из вас пастыри? Вам должно быть стыдно, отцы! Вы дрожите за собственную шкуру! Не хотите понять, что если не будет польского народа, то не будет и польских ксендзов! Что вы молчите? Отпустите бедному крестьянину грехи, дайте исповедаться!
— Никто не имеет права нам приказывать! — Босой священник, кожа да кости, поднял крест, висящий у него на груди.
— Никто не имеет права вмешиваться! — отозвался другой.
— Не забывайте, что вы находитесь в церкви! — сказал третий, закрыл книгу и стукнул кулаком по деревянной кафедре.
При этих словах граф Комаровский подошел к толпе. Его продолговатое лицо побледнело, растрепанные волосы прилипли ко лбу. Он протянул руки к священнику, замер на мгновение с отчаянием в глазах и, как Савонарола, стал метать гром и молнии:
— Я предам церковь огню, слышите? Огню! Сравняю с землей! Что вы молчите? Вы поляки? Отцы! Я сожгу вас заживо!
Его откровенная речь посеяла в полутемной церкви такой страх, что перепуганные священники стали переглядываться, попятились к боковым дверям и принялись оправдываться:
— Это не наша вина!
— А чья же?
— Настоятель не велел.
— Где он?
— У себя!
Совсем юный священник с большими наивными глазами повел Комаровского в каменное здание за церковью.
— Чем вы здесь живете? — спросил Вержбицкий у священника.
— Подаянием.
— Лучше бы сняли рясы да помогли выгнать русских…
Священник стыдливо поднял наивные глаза на Вержбицкого и смущенно опустил их.
— Где это слыхано? — кипел Комаровский. — Польские священники…
— В этом виноват краковский епископ, — тихо сказал священник и с опаской оглянулся.
— Какое отношение имеет краковский епископ к этой церкви?
— Раньше он был ее настоятелем, — разговорился священник, — дружил с Пашкевичем.
Мордхе было трудно представить, что церковная братия, живущая на подаяние, может быть так богата.
Между бархатных диванов сновали священники со строгими лицами и поглядывали на незнакомцев, потревоживших их покой. Беленые печи пыхали жаром, придавая благородный вид полным щекам и пухлым рукам. Священники в легких подпоясанных рясах сидели над старыми латинскими книгами в кожаных и деревянных переплетах, играли кончиками поясов и размышляли. Другие, с гусиными перьями в руках, делали пометки и переписывали книги. В их длинных рясах, в полных женственных лицах, в их лености было что-то восточное, чуждое славянам.
Широкие комнаты с гобеленами на стенах, со старыми иконами больше напоминали музей, чем церковь. Из дальней комнаты доносились звуки органа, стекла слегка подрагивали, и звуки расплывались в фалдах ряс, лежавших на бархатных диванах.
Священники с опущенными головами тихо бродили по комнате, обходя незнакомцев, как нечестивцев, переговаривались и исчезали в боковых дверях.
— Настоятель не может вас принять, — растерянно сообщил молодой священник с наивными глазами. — Но он приказал допустить крестьян до исповеди.
Они отправились к выходу.
Вержбицкий остановил Комаровского и показал ему на стену, где висела картина в тяжелой раме. Комаровский задумался на мгновение, вскочил на диван, над которым висела картина, и, не обращая внимания на протесты братии, вырезал ее из рамы карманным ножом.
— Что вы делаете, люди?
— Караул!
— Церковь закроют!
— А нас выгонят на все четыре стороны!
— Отдайте аббату! — крикнул Комаровский братии.
— Что он прячется?
— Люди врываются в чужой дом и хозяйничают в нем. — Священник задрожал от злости. — От таких людей нужно прятаться!
— Если это чужой дом, — ответил Вержбицкий, — то аббат больше не «отец» и, конечно, не «наш»!
Комаровский, который стоял на диване с портретом Пашкевича в руках, внезапно спрыгнул, подошел к священникам, так что они даже отпрянули, и начал:
— Вы знаете, когда враг обстреливал дворец, Пий Девятый не вышел с крестом к революционерам, не попросил их прекратить во имя Господа! Если бы он вышел, революционеры точно опустились бы перед ним на колени, и даже если бы Пий был сражен их пулями, он бы тут же воскрес, явив свою святость… Но он не вышел, спрятался в темной комнате и остался жив, и что? Для нас, католиков, он умер!