За домом ксендза показался штаб. В нарядных, ладно сидящих мундирах, с короткими и длинными саблями прохаживались адъютанты. Среди них были Лангевич, Чаховский, Езиоранский и два ксендза.
Элегантные адъютанты, некоторые в полной амуниции, странно смотрелись в боевой обстановке и выглядели так, будто захватили королевский дворец.
Мордхе поискал Кагане среди адъютантов, не нашел, и, как только обернулся, Кагане обнял его:
— А я тебя с полудня ищу, был у Комаровского… Такая армия тебе и не снилась, а такой штаб тем более. Если уж диктатор, то все должно быть как у людей. У Наполеона есть штаб, у Александра Второго есть, почему не быть у Лангевича?
— Значит, диктатором станет Лангевич? — спросил Мордхе и тут же вспомнил слова Блума о том, что не сегодня-завтра в штабе ждут важных новостей.
— Иначе зачем ему сидеть здесь, в долине, — воскликнул Кагане и даже присвистнул от волнения, — где позиции открыты с четырех сторон и достаточно удачного маневра одного русского полка, чтобы отбросить нас за австрийскую границу? Лангевич, рассчитывая на русскую неповоротливость, сильно рискует… Десять раз повезет, а на одиннадцатый — не выйдет! Знал бы ты, Мордхе, — Кагане взял его под руку и направился в поле, — знал бы ты, что тут творится! Кроткого и мрачного Лангевича поддерживают все реакционные силы! Противники восстания желают его смерти, считают Мерославского и его последователей коммунистами, которые хотят освободить крестьян и погубить шляхту. Что там реакционеры! Даже красные! Для простодушных красных Лангевич — носитель новой идеи, а для белых — единственный человек, который способен выгнать из Польши Мерославского и дискредитировать его идею освобождения страны. Все, что происходило при разделе Польши, повторяется в деревне Гоща. Каждый хочет быть диктатором. Все — от Лангевича до Езиоранского. Польшу приносят в жертву собственным амбициям. Это не штаб, а клубок интриг, каждый делает, что хочет. И я боюсь не сегодня завтра здесь разыграется комедия, достойная фигляров, а не солдат.
— А у Мерославского есть в штабе единомышленники? — спросил Мордхе.
— Мало. Братья Косаковские, я и еще некоторые. Среди зуавов их больше — дети французских эмигрантов, студентов и просто революционеров.
— А сам Лангевич?
— Графы, понаехавшие в Гощу, совсем задурили ему голову. Постоянно прибывают иностранные корреспонденты, что-то пишут, фотографируют штаб, а богатые жены, чьи мужья сбежали от восстания и не пожелали его поддерживать, искупают мужнины грехи собственным телом и днюют и ночуют в штабе.
— Кажется, среди адъютантов есть женщина? — перебил его Мордхе.
— Ты о Пустовойтовне[64]? Тут другое… Эта польско-русская девушка сражается за угнетенную Польшу. Если Лангевич не падет жертвой интриг, бушующих вокруг него, так это только благодаря ей. Все в штабе влюблены в нее, от Лангевича до Чаховского, но мне кажется, что ей нравится Чаховский, хотя и старик! Ему достаточно натянуть вожжи, и даже самым необузданным лошадям не вырваться! Да ты сам увидишь!
— Я его видел, — ответил Мордхе.
— Разве он не похож на казачьего атамана? — Кагане внезапно остановился. — Я часто думаю, что, если бы не восстание, у нас бы не было чаховских, Пустовойтовны. Социальные потрясения поднимают их на гребень волны, высвечивают личности.
— Для интриганов это тоже благодатное время, — вставил Мордхе.
— Они долго не задерживаются, — улыбнулся Кагане. — Помнишь в коммуне юношу с моноклем, как же его звали?
— У кого там не было монокля?
— Я имею в виду того, что надоедал Терезе.
— Граф Грабовский?
— Да, он ни с того ни с сего появился в штабе, заявил, что он красный и ведет двойную игру! Вот увидишь, этот аферист нас всех скомпрометирует, стыдно будет людям в глаза смотреть!
— Так что ты молчишь?
— А что я могу сделать, если он приехал с бумагой из Варшавы? Только держать язык за зубами и подчиняться. Завтра у нас совет, весь штаб будет решать, учреждать диктатуру или отказаться от нее… Может, поставлю завтра этот вопрос. Я, наверное, зайду вечером.
Они попрощались. Мордхе шел по замерзшему лугу, его больше не удивляло, что человек, торгующий собственной душой, тащит на своих плечах груз, который с каждым днем становится все тяжелее.
Глава четвертая
Вокруг огня
Вечер ложился пятнами на влажную землю, которая становилась твердой и покрывалась инеем.
Зуавы рассыпались по полю и начали готовить места для ночлега.
64
Анна Теофиловна Пустовойтова, или Анна Генрика Пустовойтовна (1843–1881) — польская революционерка, дочь русского генерала Трофима (Теофила) Павловича Пустовойтова. Наиболее известна своим участием в Польском восстании 1863–1864 годов, когда, переодевшись мужчиной и взяв имя Михаил Смок, сражалась под началом М. Лангевича.