Мордхе с Вержбицким соорудили из палок и веток шалаш, напоминающий собачью будку, накрыли его соломой и присыпали землей, чтобы ветер не разметал ветки.
Там и тут разжигали костры, появились тени, они становились все плотнее, рядом с кострами расположилась ночь.
Солдаты по десять-двадцать человек сидели вокруг костра, пекли картошку, жарили на прутьях кусочки колбасы и разговаривали наперебой. А когда разговоры вокруг костра иссякли, кто-то затянул песню. Солдаты кутались в бурки, выбивали трубки и, сгорбившись, расходились на ночлег.
Краснопольский с кисточкой на феске сидел на коленках и был похож на турка. Он выпустил дым из маленькой трубки и изящно сплюнул в костер. Куртка расстегнулась, огоньки костра отражались на его красной рубашке. Ночью у костра он не казался маленького роста, а в голосе звучала такая уверенность, что все чувствовали себя рядом с ним вполне надежно.
— Как они могут сравнивать себя с Гарибальди? — Краснопольский по привычке переводил с польского на французский каждую фразу.
— Или с Мерославским? — отозвался сторонник генерала.
— Мерославский все проиграл, и с позором, — вмешался третий.
— Так и есть, панове. — Краснопольский сплюнул прямо в костер. — Герою нельзя проигрывать!
— Чем мог помочь генерал со своими шестьюдесятью солдатами, — пытался оправдать генерала его сторонник, — когда враг окружил его со всех сторон? Здесь бы даже Гарибальди не помог!
— Если он позволил себя окружить, — Краснопольский поспешно затянулся трубкой, — оставалось одно из двух: или разбить врага, или пасть самому на поле боя, а не бежать, когда его шестьдесят солдат резали, как скотину!
Священник в белом плаще с глубоким капюшоном подошел к костру. Он прислушался, вытаращив глаза, осенил крестом солдат и крикнул сдавленным голосом:
— Да здравствует Лангевич!
Крик прозвучал странно в холодной ночи. Прежде чем солдаты успели оглянуться, священник уже стоял у другого костра. Издали эти слова прозвучали как плохое известие.
— Слишком много штатских у нас в штабе, — сказал гарибальдиец.
— И слишком много женщин!
— Это уже не так страшно!
— Грешите, панове!
— Я бы всех дворян повесил.
— А я — священников! — отозвался итальянец.
— Если бы не священники, крестьяне не пошли бы воевать!
— А так они идут, эти мужланы?
— Без священников они бы вовсе не пошли!
— Они так и так не идут!
— Боргия прав, дворян и священников надо повесить!
— А вы уверены, что Гарибальди нам поможет? — перебили Краснопольского.
— Он приведет армию!
— А Кошус, говорят, ведет вторую!
— Вы думаете, французы будут молчать?
— Дураки эти французы, пусть помалкивают!
— Мы быстро дойдем до Варшавы?
— О, братцы, там-то нас и ждут!
— А где твоя Ядвига, Янек?
— В Варшаве.
Глаза загорелись. Радость озарила озябшие лица. Кто-то принес флягу с водкой, глотнул из горлышка и пустил флягу по кругу.
Подошли несколько солдат с восковыми свечами в руках.
— Что за процессия?
— Кто-то умер?
— Это меняют вахту.
— Со свечами?
Солдаты свернули в поле, оставив после себя отсвет пламени, и исчезли в темноте. Над кострами звучали крики священника:
— Многая лета Лангевичу!
— Когда он перестанет орать?
— Как белая летучая мышь!
— Не богохульствуйте! — Пожилой солдат опустился на колени и принялся креститься.
— У нас не крестятся!
— Иди в церковь!
— Для этого мне надо было тащиться за пятьсот миль, из самой Венгрии?
— Не спорьте, братья! Давайте лучше споем что-нибудь! Где учитель из Млавы?
— Вот он!
Учитель, высокий и худой мужчина, наклонился вперед и начал глубоким голосом, неожиданным для столь изможденного тела:
Солдаты придвинулись поближе к учителю и тихо подхватили:
Крестьяне, словно тени, окружили певцов. Учитель, воодушевленный присутствием публики, вышел в центр круга. На его лицо упал красный отблеск, голос стал мягче и печальнее:
И над костром раздалось долгое эхо: