Пока граф говорил с Мордхе, тот решил пойти по короткой дороге. Он оглядел просеку, залитую солнцем, убедился, что в ней больше ста метров, и направился в клубы дыма от вражеских ружей.
Комаровский стоял и бранился, считая храбрость Мордхе безумием, и ждал, что в любую минуту его сразит вражеская пуля.
Мордхе шел с ружьем в руке. Он надеялся, что у врага закончились патроны и никто не станет в него стрелять. Противнику даже в голову не придет, что кто-то осмелится пройти там, где верная смерть.
Мордхе больше не слышал свиста пуль и стона раненых. Он шел и считал собственные шаги, сто, еще сто, он увидел сосновый лес, росший когда-то из белого песка, пропустил десяток шагов и начал считать снова. Он сам не знал, как долго идет и закончится ли когда-нибудь этот путь.
Увидев косиньеров, Мордхе зашагал быстрее. Только теперь он услышал, как пули пролетают мимо него, одна за другой. Трудно было понять, кто стреляет.
— Тебе повезло, что уцелел, — поприветствовал сержант Мордхе. — Что за идиот послал тебя по этой дороге? Видишь, как москаль поливает, а?
— Где штаб? — спросил Мордхе.
— Там, на холме!
Мордхе посмотрел туда, куда показывал сержант, ничего не разглядел и направился наверх. Он миновал людей, лошадей, телеги, добрался до верха холма и увидел штаб. Впереди стоял Лангевич, по обе стороны от него — Езиоранский и Валигурский, а сзади Винницкий с адъютантами.
Пули, как пчелы, жужжали над их головами, на какое-то время их заглушали пушки, но потом они снова начинали жужжать. Мордхе взглянул на грустное лицо диктатора.
О чем он думает, когда враг, намного превосходящий силами, окружает его армию, когда солдаты голодные, раздетые и без патронов, а защитник Польши перепугался до смерти?
Мордхе направился было к Лангевичу, хотел утешить его, сказать, что если тут же выслать зуавам подкрепление, то они отобьют русские пушки у казаков.
— Ты куда идешь? — преградил ему путь адъютант.
— К пану диктатору.
— Зачем?
— С поручением от полковника Рошбрюна.
— По поводу подкрепления?
— Да, пане адъютант.
— Скажи этому французу, что он совсем обнаглел!
— Если не придет подкрепление, нас всех перестреляют.
— Ничем не могу помочь!
— Что такое? — Подошел Бентковский и спросил Мордхе: — У тебя сообщение?
— Меня послал полковник Рошбрюн. У нас больше нет резерва. И если мы немедленно получим подкрепление, есть вероятность отбить у русских пушки…
— Верно. Солдат прав, — перебил Бентковский Мордхе и прислушался. — Зуавов почти не слышно, значит, наши теснят русских, хорошо, мы немедленно вышлем подкрепление.
Горящие ядра с грохотом падали между деревьями одно за другим. Артиллерийский обстрел усилился.
Бентковский бегал взад-вперед, искал генерала Смеховского, командующего косиньерами, и, не найдя его, остановил Коссаковского:
— Надо отрезать дорогу русской пехоте, выводи косиньеров и веди их прямо в поле, самое место косами помахать.
Коссаковский пришпорил лошадь, быстро повернулся к солдатам, и именно в этот момент с шумом ударила картечь в том месте, где только что стояла его лошадь. Лошадь подалась назад, наступая задними копытами на солдат.
Какой-то офицер бросился на колени от страха и стал креститься:
— Благодарю тебя, святая Богоматерь, что ты позаботилась о нас, детях твоих, и пуля никого не задела.
— Солдатам есть у кого поучиться. — Бентковский посмотрел на стоящего на коленях офицера и покачал головой. — С такой армией можно сразу отправляться в отпуск.
— Ура, хлопцы! — крикнул Коссаковский и потянул лошадь за поводья.
Солдаты не последовали за ним. Косиньеры отпрянули назад, не слушая священника, который ходил среди солдат с крестом и приговаривал:
— Я пойду с вами. Крест защитит вас, пойдемте, вместе принесем себя в жертву и выгоним врага из Польши!
Бледный Коссаковский, размахивая револьвером, кричал:
— Я вас всех перестреляю, негодяи! Что вы стоите, как перепуганное стадо, в атаку на врага, ура!
Генрика, сидя на невысокой лошади, не знала, что делать с рослыми мазурами. Она уговаривала их, обнимала, обещала вознаграждение, как мать уговаривает перепуганных детишек:
— Не бойтесь, ребятки, идемте со мной.
Солдаты не двигались с места, они стояли молча, словно испуганный скот, который гонят на убой. Один из них сказал: